Никогда, никогда на земле нас судьба не сводила: Я играл в города и смеялся на школьном дворе, А над ним уж цвела, белый крест воздевая, могила, Как два белых крыла лебедей на осенней заре. Но остались стихи — тонкий пепел певучего сердца: В них-душистые мхи и дремучих болот колдовство, Мгла легенд Гаэтана, скитанья и сны страстотерпца, Зов морей из тумана Арморики дальней его. И остались еще — хмурый город, каналы и вьюги, И под снежным плащом притаившиеся мятежи, И безумный полет под луною в двоящемся круге Сквозь похмелье и лед к цитаделям его госпожи. В год духовной грозы, когда звал меня плещущий Город, Я за этот призыв первородство души предавал, В парках пела пурга, в пустырях завихрялась падора, И я сам те снега в безутешной тоске целовал. По сырым вечерам и в туманные ночи апреля Этот город — как храм Деве Сумрака был для меня, Его улицы — рака реликвий и страстного хмеля, Волны дивного мрака с танцующей пеной огня. Околдован, слепим, лишь каменья у ног разбирая, За пожары и дым сатанинского царства ее Был отдать я готов бриллианты небесного рая, Ожерелье миров и грядущее всебытие. С непроглядных окраин преступленье ползло, и доныне Нерассказанных тайн не посмею доверить стиху… Но уже скорлупа зашуршала под ветром пустыни, Зазмеилась тропа к непрощающемуся греху. И, как горькая весть от него — незнакомого брата, Проходившего здесь и вкусившего смерть до меня, Мне звучал его стих о сожженье души без возврата, О ночах роковых и о сладости судного дня. В этот год я познал волшебство его музыки зимней, Ее звучный металл, черный бархат и нежную синь; Он все чувства мои поднимал до хвалебного гимна, Ядом муз напоив эту горькую страсть, как полынь. И, входя в полумрак литургией звучащего храма, У лазурных лампад я молился и верил, как он, Что лучами их — знак посылает Прекрасная Дама, — Свой мерцающий взгляд через дымные ткани времен. — Бунт иссяк и утих. Но никто в многошумной России Не шептал его стих с большей мукой, усладой, тоской, Не любил его так за пророческий сон о Софии И за двойственный знак, им прочтенный в пурге городской. Проносились года. Через новый всемирный пожар мы Смену бед и труда проходили вседневно. А он? К чьим нагим берегам откачнул его маятник кармы? По каким пустырям непонятных пространств и времен? Мой водитель! мой брат, пепелящим огнем опаленный! Ту же ношу расплат через смертную несший межу! Наклонись, облегчи возжиганье звезды нерожденной В многовьюжной ночи, сквозь владычество чье прохожу! Ты теперь довершил в мире новом свой замысл певучий, Кручи бездн и вершин сотворенной звездой осветя, — Помоги ж — вихревой опыт сердца влагать мне в созвучья, Ты, Душе Мировой возвращенное смертью дитя. Чтобы копоть греха не затмила верховного света Здесь, в лампаде стиха, в многогранном моем хрустале, Помоги мастерству — безнаградному долгу поэта, Закрепи наяву, что пылало в сновидческой мгле! Ради имени Той, что светлей высочайшего рая, Свиток горестный твой как святое наследство приму, Поднимаю твой крест! твой таинственный миф продолжаю! И до утренних звезд черной перевязи не сниму.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)