Над мертвым Городом, над вечным морем гула, где ночью блещет свет, где днем всегда темно, как Царские Врата, вдруг Небо разомкнуло узорное окно. Бегут
Стихотворения поэта Эллис Лев Львович
Я видел облако. Оно влекло мой взор, как мощное крыло владыки-серафима. О, почему тогда в пылающий простор оно уплыло вдруг, оно скользнуло мимо? И
Андрею Белому Надо мною нежно, сладко три луча затрепетали, то зеленая лампадка «Утоли моя печали». Я брожу, ломая руки, я один в пустом вагоне,
Безумие, как черный монолит, ниспав с небес, воздвиглось саркофагом; деревьев строй подобен спящим магам, луны ущербной трепетом облит. Здесь вечный мрак с молчаньем вечным
Если сердце снов захочет, ляг в траве, и над тобой, вдруг заплачет, захохочет колокольчик голубой. Если сердце, умирая, хочет горе позабыть, колокольчик песни Рая
Схимница юная в саване черном, бледные руки слагая на грудь, с взором померкшим, поникшим, покорным. Ночь совершает свой траурный путь. Гаснут под взором ее,
М. Цветаевой Мать задремала в тени на скамейке, вьется на камне блестящая нить, видит малютка и тянется к змейке, хочет блестящую змейку схватить. Тихо
Он весь — прозрачное слиянье чистейшей влаги и сиянья, он жаждет выси, и до дна его печаль озарена. Над ним струя залепетала песнь без
Весна зовет. Высоко птица звенит оттаявшим крылом, и солнце в окна к нам стучится своим играющим перстом. Улыбки неба скорбь природы, но эта скорбь
При переводе «Цветов зла» Ш. Бодлера В пасмурно-мглистой дали небосклона, в бледной и пыльной пустыне небес, вдруг, оросив истомленное лоно, дождь возрастил экзотический лес.
На дерево влез мальчик с пальчик, а братья остались внизу, впервые увидел наш мальчик так близко небес бирюзу. Забыта им хижина деда, избушка без
Ее безумный крик извилистый и гибкий вдруг срезал серп смычка… Мне ветерок донес издалека твое дыханье, Ангел скрипки, и расцвела в твоей улыбке моя
Она умерла оттого, что закат был безумно красив, что мертвый пожар опрокинул в себе неподвижный залив и был так причудливо-странен вечерних огней перелив. Как
В сердце обожание, сердце в забытьи, надо мной дрожание Млечного Пути. Счастье возвращается: я — дитя! Ужель подо мной качается та же колыбель? Все,
Брачное ложе твое изо льда, неугасима лампада стыда. Скован с тобою он (плачь иль не плачь!), Раб твой покорный, твой нежный палач. Но, охраняя
И все мне кажется, что здесь я был когда-то, когда и как, увы, не знаю сам!.. Мне все знакомо здесь, и сладость аромата, и
Предстояла Матерь Божья, горько плача, у подножья пригвожденного Христа, и была пред Ней, смятенной и мечом насквозь пройденной, кровь святая пролита. Как печалилась, рыдая,
Из Ж. М. Эредиа На темной паперти, прекрасна и чиста, рукою щедрою, стыдливой, благородной ты сыплешь золото небес толпе народной и ослепляешь всех, как
Горестно носятся в далях просторных ветра глухие рыданья, странно размеренны криков дозорных чередованья. Полночь, и лагерь заснул перед боем, лагерь, от боя усталый; день
Баллада Солнце от взоров щитом заслоня, радостно рыцарь вскочил на коня. «Будь мне щитом, — он, молясь, произнес, — Ты, между рыцарей первый, Христос!
Я спасен! Подо мной воют яростно адские бездны, призрак в маске железной меня стережет на пути… Надо мной в небесах снова луч зажигается звездный.
Тому, кто не простил Творца, навек потоки слез! Но радость, радость без конца, к кому пришел Христос! И смерть тому, кто терн венца не
Картина Пикассо Свершен обряд заупокойный, и трижды проклята она, она торжественно-спокойна, она во всем себе верна! Весь чин суровый отреченья она прослушала без слез,
Ты всех непорочней, всех в мире прелестней, тебя славословит мой гибнущий дух; но сказкою детства, но ангельской песней дано ль разомкнуть заколдованный круг? Да
Взор, ослепленный тенью томных вежд, изнемогая, я полузакрыла, о, в спутницы я не зову Надежд: пускай они крылаты, я бескрыла. Я глубже вас, быть
Заиграли пылинки в луче золотом, и завешена люстра тяжелым холстом; На паркете лежит окон солнечных ряд, и кресты на церквах, словно свечи, горят. Блещет
Мой дух в томленье изнемог, но сладок был последний вздох, И все иным предстало вдруг, и ярче свет, и внятней звук… Чей ласковый, знакомый
Из «Городских сонетов» Над царством мирных крыш я вознеслась высоко и черные хулы кидаю в небеса, покрыв и стук копыт, и грохот колеса, как
Три сонета I Под строгим куполом, обнявшись, облака легли задумчивой, готическою аркой, как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий дрожит вечерний луч, лиясь издалека. Тогда в
В сумраке синем твой облик так нежен: этот смешной, размотавшийся локон, детский наряд, что и прост и небрежен! Пахнет весной из растворенных окон; Тихо
Кто это в сердце мне смотрит сквозь дым взором и пламенным, и золотым, саваном лик свой окутав седым? Кто это льнет и маня, и
Еще сверкал твой зоркий глаз и разрывалась грудь на части, но вот над нами Сладострастье прокаркало в последний раз. От ложа купли и позора
Ave Матерь Божья, звезда морей златая, Приснодева, Неба сладкое Преддверье! Восприяв покорно Гавриила «Ave», дай забыть нам мирно имя древней Евы! Разрешая узы, озаряя
В час утренний, в прохладной дали, смеясь над пламенем свечи, как взор, подъятый ввысь, сияли в мгле утренней, в прохладной дали, доверчиво твои лучи,