На площадях столиц был барабанный бой и конский топот, Июльский вечер окровавил небосклон. Никто не знал, что это сумерки Европы, Прощальная заря торжественных времен.
Стихотворения поэта Эренбург Илья Григорьевич
Елей как бы придуманного имени И вежливость глаз очень ласковых. Но за свитками волос густыми Порой мелькнет порыв опасный Осеннего и умирающего фавна. Не
Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен. Куклу слепую девочка в ужасе держит. Дождь этот лишний, деревья ему не рады, Вишня в цвету, цветы уже
Когда замолкает грохот орудий, Жалобы близких, слова о победе, Вижу я в опечаленном небе Ангелов сечу. Оттого мне так горек и труден Каждый пережитый
Умереть и то казалось легче, Был здесь каждый камень мил и дорог. Вывозили пушки. Жгли запасы нефти. Падал черный дождь на черный город. Женщина
Все взорвали. Но гляди — среди щебня, Средь развалин, роз земли волшебней, Розовая, в серой преисподней, Роза стали зацвела сегодня. И опять идет в
Умру — вы вспомните газеты шорох, Ужасный год, который всем нам дорог. А я хочу, чтоб голос мой замолкший Напомнил вам не только гром
Есть перед боем час — все выжидает: Винтовки, кочки, мокрая трава. И человек невольно вспоминает Разрозненные, темные слова. Хозяин жизни, он обводит взором Свой
В одежде гордого сеньора На сцену выхода я ждал, Но по ошибке режиссера На пять столетий опоздал. Влача тяжелые доспехи И замедляя ровный шаг,
В полдень было — шли солдат ряды. В ржавой фляжке ни глотка воды. На припеке — а уйти нельзя,- Обгорели мертвые друзья. Я запомнил
…И вот уж на верхушках елок Нет золотых и розовых огней. Январский день, ты был недолог, Короче самых хрупких дней. Но прожигает этот ранний
Если ты к земле приложишь ухо, То услышишь — крыльями звеня, В тонкой паутине бьется муха, А в корнях изъеденного пня Прорастают новые побеги,
Ветер летит и стенает. Только ветер. Слышишь — пора. Отрекаюсь, трижды отрекаюсь От всего, чем я жил вчера. От того, кто мнился в земной
В купе господин качался, дремал, качаясь Направо, налево, еще немножко. Качался один, неприкаянный, От жизни качался от прожитой. Милый, и ты в пути, Куда
…И кто в сутулости отмеченной, В кудрях, где тишина и гарь, Узнает только что ушедшую От дремы теплую Агарь. И в визге польки недоигранной,
Когда замолкнет суесловье, В босые тихие часы, Ты подыми у изголовья Свои библейские весы. Запомни только — сын Давидов,- Филистимлян я не прощу. Скорей
Я бы мог прожить совсем иначе, И душа когда-то создана была Для какой-нибудь московской дачи, Где со стенок капает смола, Где идешь, зарею пробужденный,
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы, Простора площадей, разросшейся листвы, И кроме статуй, и мостов, и снов державы, И кроме незакрывшейся, как рана,
Девушки печальные о Вашем царстве пели, Замирая медленно в далеких алтарях. И перед Вашим образом о чем-то шелестели Грустные священники в усталых кружевах. Распустивши
Люблю немецкий старый городок — На площади липу, Маленькие окна с геранями, Над лавкой серебряный рог И во всем этот легкий привкус Милой романтики.