Струнной арфой — Качались сосны, где свалился полисадник. у забытых берегов и светлого столика рай неизвестный, кем-то одушевленный. У сосновых стволов тропинка вела, населенная
Стихотворения поэта Гуро Елена Генриховна
У кота от лени и тепла разошлись ушки. Разъехались бархатные ушки. А кот раски — ис… На болоте качались беловатики. Жил был Ботик —
Земля дышала ивами в близкое небо; под застенчивый шум капель оттаивала она. Было, что над ней возвысились, может быть и обидели ее, — а
Стихли над весенним солнцем доски, движение красным воскликом мчалось. Бирко — Север стал кирпичный, — берег не наш! Ты еще надеешься исправиться, заплетаешь косу,
Сев на чистый пенек, Он на флейте пел. От смолы уберечься сумел. — Я принес тебе душу, о, дикий край, О, дикий край. Еще
Было утро, из-за каменных стен гаммы каплями падали в дождливый туман. Тяжелые, петербургские, темнели растения с улицы за пыльным стеклом. Думай о звездах, думай!
Прости, что я пою о тебе береговая сторона Ты такая гордая. Прости что страдаю за тебя — Когда люди, не замечающие твоей красоты, Надругаются
Это ли? Нет ли? Хвои шуят, — шуят Анна — Мария, Лиза, — нет? Это ли? — Озеро ли? Лулла, лолла, лалла-лу, Лиза, лолла,
Крепите снасти! Норд-Вест! Смельчаком унеслась в небо вершина И стала недоступно И строго на краю, От ее присутствия — небо — выше.
Гордо иду я в пути. Ты веришь в меня? Мчатся мои корабли Ты веришь в меня? Дай Бог для тебя ветер попутный, Бурей разбиты
Как высоко крестили дальние полосы, вершины — Вы царственные. Расскажи, о чем ты так измаялся Вечер, вечер ясный! Улетели в верх черные вершины —
В небе колючие звезды, в скале огонек часовни. Молится Вольфрам у гроба Елизаветы: «Благоуханная, ты у престола Марии — Иисуса, ты умоли за них
Строгая злая Королева распускает вороньи волосы и поет: Ты мне зеркальце скажи Да всю правду доложи Кто меня здесь милее Нора, моя Белоснежка, Нора,
Возлюбив боль поругания, Встань к позорному столбу. Пусть не сорвутся рыдания! — Ты подлежишь суду! Ты не сумел принять мир без содрогания В свои
В пирном сводчатом зале, в креслах резьбы искусной сидит фон Фогельвейде: певец, поистине избранный. В руках золотая арфа, на ней зеленые птички, на платье
И лень. К полдню стала теплень. На пруду сверкающая шевелится Шевелень. Бриллиантовые скачут искры. Чуть звенится. Жужжит слепень. Над водой Ростинкам лень.
Поклянитесь однажды, здесь мечтатели, глядя на взлет, глядя на взлет высоких елей, на полет полет далеких кораблей, глядя как хотят в небе островерхие, никому
Ветрогон, сумасброд, летатель, создаватель весенних бурь, мыслей взбудараженных ваятель, гонящий лазурь! Слушай, ты, безумный искатель, мчись, несись, проносись нескованный опьянитель бурь.
Прядки на березе разовьются, вьются, сочной свежестью смеются. Прядки освещенные монетками трепещут; а в тени шевелятся темные созданья: это тени чертят на листве узоры.
Нарисованы желтые быки. Закоптелые, пропыленные. Сосульки повисли на крышах, как ледяные кудрявые гривы. Давит пальцы железными клещами холод. По утрам воздух белый, туманный от