Быстроходная яхта продрала бока, растянула последние жилки и влетела в открытое море, пока от волненья тряслись пассажирки. У бортов по бокам отросла борода, бакенбардами
Стихотворения поэта Кирсанов Семен Исаакович
Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист, вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист. И глядит луч из седых туч в
Иду в аду. Дороги — в берлоги, топи, ущелья мзды, отмщенья. Врыты в трясины по шеи в терцинах, губы резинно раздвинув, одни умирают от
Что такое новаторство? Это, кажется мне, на бумаге на ватманской — мысль о завтрашнем дне. А стихи, или здание или в космос окно, или
Солнце шло по небосводу, синеву разглаживая. Мы сказали про погоду: — Так себе… неважная…- Ни дымка в небесном зале, обыщи все небо хоть! Огорчившись,
Хоть умирай от жажды, хоть заклинай природу, а не войдешь ты дважды в одну и ту же воду. И в ту любовь, которая течет,
В. В. Маяковскому Бой быков! Бой быков! Бой! Бой! Прошибайте проходы головой! Сквозь плакаты, билеты номера — Веера, эполеты, веера!.. Бой быков! Бой быков!
Роза, сиделка и россыпь румянца. Тихой гвоздики в стакане цвет. Дальний полет фортепьянных романсов. Туберкулезный рассвет. Россыпь румянца, сиделка, роза, крашенной в осень палаты
Это было написано начерно, а потом уже переиначено (поре-и, пере-на, пере-че, пере-но…) — перечеркнуто и, как пятно, сведено; это было — как мучаться начато,
Семафор перстом указательным показал на вокзал у Казатина. И по шпалам пошла, и по шпалам пошла в путь — до Чопа, до Чопа —
Вот Смольный институт… Под меловым карнизом уж много лет идут столетья коммунизма. И тут стоял Джон Рид. И кажется, опять он. Блокнот его открыт.
Танцуют лыжники, танцуют странно, танцуют в узком холле ресторана, Сосредоточенно, с серьезным видом перед окном с высокогорным видом, Танцуют, выворачивая ноги, как ходят вверх,
Les sanglots longs… Раul Verlaine Лес окрылен, веером — клен. Дело в том, что носится стон в лесу густом золотом… Это — сентябрь, вихри
Еще закрыт горой рассвет, закрашен черным белый свет. Но виден среди Альп в просвет дневного спектра слабый свет. Все словно сдвинуто на цвет, и
1 Кричал я всю ночь. Никто не услышал, никто не пришел. И я умер. 2 Я умер. Никто не услышал, никто не пришел. И
Жил да был Телефон Телефонович. Черномаз целиком, вроде полночи. От него провода телефонные, голосами всегда переполненные. То гудки, то слова в проволоке узкой, как
Я пришел двумя часами раньше и прошел двумя верстами больше. Рядом были сосны-великанши, под ногами снеговые толщи. Ты пришла двумя часами позже. Все замерзло.
Речь — зимостойкая семья. Я, в сущности, мичуринец. Над стебельками слов — моя упорная прищуренность. Другим — подарки сентября, грибарий леса осени; а мне
Tre Cime de Lavaredo — Три Зуба Скалистой Глыбы стоят над верхами елей. Но поезд не может медлить — он повернул по-рыбьи и скрылся
Жил-был — я. (Стоит ли об этом?) Шторм бил в мол. (Молод был и мил…) В порт плыл флот. (С выигрышным билетом жил-был я.)