Стихотворения поэта Кубанев Василий Михайлович

От каждого прикосновенья, От незаметнейшего самого Я обновляюсь и старею И вижу мир как будто заново. Но в новизне затаена И то и дело

Ослепительные шепоты, Тра-ля-ля, тра-ля-ля. Сердце красавицы — тра-ля, тра-ля. Кривые ноги — тра-ля-ля-ля. Потрясающая придурь.

Охотнику поверят, что стрела Из лука выпущена им была. Но пусть охотник подлинно укажет То место, где она, иссякнув, ляжет. Пусть он заранье назовет

От дождей, летящих мимо, От невидных пирамид Опьянело пианино, В раму жимолость стучит. Разгибает и сжимает, Отшибает от стола Холостая, неживая Трубяная фистула. Заглуши

Утро занимается с востока, Пробуждается листва от ветра, Оживают площади от солнца, Постепенно стаивает тень. Так ко мне твои восходят письма Необыкновенно ясным светом.

Зачем я такой, такой не такой? Вашим покоем мой разрушен покой. За то, что я жив, жив хоть такой, За то, что не может

Младенец окуклен свивальником. Не все ли равно, отцы, Что у этого свивальника Разузорены гладью концы?

Улица Барбюса в Париже переименована. (Из газет) Париж скрывался от тревоги, Как при погоне лиходей Бежит вслепую, без дороги, К чужим калиткам от людей.

У дерева будут ветки. Можно сказать, где какая. Если выйдет ошибка — Время ее исправит. Дерево обязательно Со временем подрастет. Только, расчеты строя, Надобно

Исходи весь город Поперек и вдоль — Не умолкнет сердце, Не утихнет боль. В чьих-то узких окнах Стынет звон и свет, А со мною

Календарь шелести. Я мечусь. И, однако. Все — как прежде. И я говорить не устал: Я — однажды, один, одинок, одинаков, Я — плацдарм,

На каждой улице, в каждом доме: «Севастополь», «Каунас», «Киев», «Житомир». Земля Немало видала злодеев, Злодеям привычно сидеть за кустом. Но эти, на нас нападенье

Здесь все живет торжественно и грустно И каждый камень, каждый тяжкий куст Наполнен оживленным чувством, Прозрачным призраком умерших чувств.

Ты думаешь, мне каска не к лицу И плотная шинель не по плечу? Ты думаешь, что я в прямом строю Сутуловатость окажу свою? Тебе

Ты — спутник мой, Я — спутник твой. Чем безысходней тухнешь ты, Тем ярче напрягаюсь я. Я — спутник твой. Ты — спутник мой.

XVIII съезду ВКП(б) Вой вокруг вскипает, пенен и неистов: «У советских принудительна симпатия! У советских партия коммунистов — Единственная государственная партия! То ли дело

Стоял изумительно-яркий полдень. Стояли поля. Стоял водоем. В водоеме стояла вода. Стоял мальчик, нагнувшись к самой воде. Стояла палка. Стояли тени. И только по

У одного моего знакомого — Представьте себе! — заболели зубы, Он стал лечить их — хи-хих-хи — водкой И сделался — ха-ха-ха — пьяницей,

Клянусь не снизиться, не снизойти, Не сникнуть до того, что перебыто, А коль услышишь ты, что я затих, Что в чувствах обнаружился убыток, Что

Вас с нами нет, вы с нами, с нами. Во всем чужом, во всем своем. Мы ваше — все, что только знаем, — Встречаем,

Шеренги глаз, впитавших мирозданье И, может быть, друг друга, смирно стынут. Из отдаленья, обратившись к ним, Я вижу скопище планет и слез, Порой неотличимых

Весь век вздымаешься, дрожишь, паришь И мечешься, желая выше взвиться. Есть на земле Париж, исславленный Париж, Есть так же где-то некий город Ницца. Но

Изумруды всех семян и зерен В души жизнь забрасывает нам. И, как в самом тучном черноземе, Прорастают эти семена. Я следил ревнивым, жадным оком,

В определенных обстоятельствах, В известных дозах Он благотворней, чем вода, Нужней, чем воздух.

Если б не было пальцев — как жили бы мы? Если б не было писем — чем жили бы мы? Значит, смысл человеческой жизни

Мой детский разум неразлучен С тоской, рожденной им самим. Сомненьем тягостным томим, Брожу средь жизненных излучин. От вековых однообразий Стремлюсь укрыться в мир иной

Ты тоже просился в битву, Где песни поют пулеметы. Отец покачал головою: «А с кем же останется мать? Теперь на нее ложатся Все хлопоты

Не говори ни слова! Наша в молчаньи честь. Разве сумеет слово Этот огонь донесть? Вылетит слово дымом, Пустится наискоски И пронесется мимо, Порванное в

Сквозь щели дубовых, замшелых привычек Догадкой и выдумкой мир я узнал И вместо вопросов, тире и кавычек Лепил ко всему восклицательный знак. Сырые наружные

На поля, где желтела пшеница, Вдаль направив волнистый разбег, Пеленою пушистой ложится Серебристый, искрящийся снег. Щеки парней горят от мороза, Щеки девушек — мака

Помимо книжек и афиш, Есть рынок яростный и грязный. Туда свой скарб разнообразный Чуть свет разменивать спешишь. И хризантемы, и дрова, И простокваша, и

Мороз дает зерну ростки И прививает гибель. Зерно сгнивает, а ростки, Созрев, выводят зерна.

В душе, истоптанной борьбою, Не заживает свежий след. Наполнены одной тобою И песни дня, и ночи бред… Я ждал с волненьем каждой встречи, Своих

От тошных духов И от томных гитар Меня постигает Хандра, как удар. От мести корыстной, От подлых потех Меня опускает В насмешку, как в

П. Ш. Не знаю, что со мною сталось: Душа кровавится в огне, И тает хрупкая усталость В ее холодной глубине. Пусть у моих рыдает

Художнику сказали: «Изобразите грязь!» Он взял белую краску. Он положил ее на полотно. Он выложил на полотно все краски, А черной сделал лишь один

Весь мир во мне. Я весь заполнен им. Весь мир во мне. Я навсегда один. Я в мире, мир во мне, и я один.

Поэма Нежнейший отпах грубого броженья, Мечта утомлена жарой гульбы. Ей, неприкаянной, осточертела Небесной воли дикая пустынность И лживо-красочная пустота. Не в ней, разымчивой и

Я значительно меньше тебя, Я, как в море, вручьяюсь в тебя. Но не брезгуй водиться со мной, Не спеши разлучаться со мной. Поднимай своим

Посвящается 3-му классу «Б» Острогожского педучилища Блистать былинами будет «Б», Бессмертный, беспокойный, буйный. Быть бесполезным боялся «Б». Был баловен, беззастенчив, бесстрашен. Богат балагурами был

Сегодня мы веселою гурьбой В последний раз по гулким коридорам Пройдем, как моряки перед отъездом По палубе родного корабля. И каждый в одиночку, в

Всему определен черед Предшествующим и грядущим. И не напрасно ль в ночь идущим Стремиться заглянуть вперед? Быть может, лучшее на свете — Не видеть

(Поэма) Вере Клишиной — человеку, начинающему жизнь. Звучаньем переполненная видимость От зримых грохотов неотделима. Клокочет мир в себе, собою грезит, Собою отрицается и кружится

Расступается ночь, и рассвет на столбах дымовых Подымается, свежий и крепкий, все выше и выше. Еще солнечный блеск на холодных снегах не обвык, Еще

Чего тебе не спится? Что мучает тебя? Спи, а то прибредет волчица И слопает тебя. Чего тебе не сидится? Что мучает тебя? Сиди, а

Неужели и ты вдруг стал Благопристоен и стар? Твой тоскою искусанный мозг Наплывает слезой к очам, Словно этот вот постный воск, Словно эта слепая

Если б не было горизонта, Откуда нам знать, что земля кругла? Если б земля не была кругла, Откуда б быть горизонту? Если б я

Множество разнообразных побасок Сложат про него досужие века. Он в них из летосчисления рвался, Тянул календарь и людей закликал. Он в них летел угорелым

Стихоплет, довольствующийся поэзии задами, Копающийся в мусоре древних куч, Как куренок дождя, страшится заданий И прячется в сумрак лирических кущ. И рифмует изысканно шевелюристый

«Твоя межа» — «моя межа!» Выси нависли тяжкими тучами. Державы сцепились, дрожа и визжа, Своры пушек с привязи спущены. Взрывы клубятся, темны и круты,