И, медленно ослабив привязь, Томясь в береговой тиши И ветру боле не противясь, Уже зовет корабль души, Его попутное наитье Торопит жданный час отплытья,
Стихотворения поэта Лившиц Бенедикт Константинович
Мне ль не знать, что слово бродит Тем, чего назвать нельзя, И вовнутрь вещей уводит Смертоносная стезя? Что в таинственное лоно Проникать нельзя стиху,
Не обо мне Екклезиаст И озаренные пророки Вам поклялись,- и не обдаст, Когда окончатся все сроки, Меня ни хлад небытия, Ни мрак небесныя пустыни:
За рубежом — теченье ясных лат: Склонись в затон, живой одними нами. Надолго ли мы включены в закат И тонкими владеем именами? Надолго ли?
Спеша, срываешь ты запястия с лодыжек И — вся нагая — ждешь, чтоб дикий дух огня Свой тяжкий поцелуй на нас обоих выжег И
И вновь — излюбленные латы Излучены в густой сапфир — В конце твоей аллеи, сжатой Рядами узкогорлых лир… И вновь — твои часы о
А если судорог медузы, Зажатой в царственной руке, Слабее каменные узы, Почиющие на реке? И ты, вершитель, не насытить Туман цветами чугуна — Дремотный
Из двух цветочных половин Я выбрал царствие пчелиной И — как Адом в кругу — один Замкнут созревшею долиной. О, полурай, где нежный шаг
И вот умолк повествователь жалкий. Прародины последняя зоря, Не догорев, погасла в орихалке… Беспамятство. Саргасские моря. Летейский сон. Летейская свобода. Над памятью проносятся суда.
Раскрыт дымящийся кратер, И слух томится — наготове — И ловит песенный размер Переливающейся крови,- И рифма, перегружена Всей полнотою мирозданья, Как рубенсовская жена,
И полукруг, и крест латинский, И своенравна римский сон Ты перерос по-исполински — Удвоенной дугой колонн. И вздыбленной клавиатуре Удары звезд и лет копыт
Наперсник трав, сутулый лесопыт Искусно лжет, ища себе опоры: Коричневый топаз его копыт Оправлен кем-то в лекарские шпоры. Лужайка фавнов; скорбно предстоит Ареопагу равных
Когда бы бриттом или галлом Мне объявиться на Неве, Спокойно бы по всем кварталом Бродил я с кольтом в рукаве. Но не один лишь
Поправ печерские шафраны, Печально чертишь лоб врага Сквозь аракчеевские раны В оранжерейные снега, Чтоб Михаил, а не Меркурий Простил золотоносный рост, Соперничающий в лазури
Пьянитель рая, к легким светом Я восхожу на мягкий луг Уже тоскующим поэтом Последней из моих подруг. И, дольней песнию томимы, Облокотясь на облака,
Мечом снопа опять разбуженный паук Закапал по стеклу корявыми ногами. Мизерикордией! — не надо лишних мук. Но ты в дверях жуешь лениво сапогами, Глядишь
Все тем же величавым ладом Свои струи ведет Нева, Все тем же легким веет хладом Кронштадтский ветр на острова, Все так же сладостна дремота
Так вот куда, размыв хребты Прамузыки материковой. О дилювическое слово, Меня приподымаешь ты!- В безмолвие, где ты само Уже не существуешь боле, И мне
Как душно на рассвете века! Как набухает грудь у муз! Как страшно в голос человека Облечь столетья мертвый груз! И ты молчишь и медлишь,
И молнии Петровой дрожи, И тросы напряженных рук, И в остро пахнущей рогоже О землю шлепнувшийся тюк Заморские почуяв грузы И тропиками охмелев, Как
Не вея ветром, в часе золотом Родиться князем изумрудных рифов Иль псалмопевцем, в чьем венке простом Не роза — нет! — но перья мертвых
Уйдя от ясных аллегорий И недомолвок чугуна, На хитром виноградосборе Ты осторожна и скромна. В зародыше зажатый туго, Смиренен змий, и замысл прост: По
Прозрачны зной, сухи туки, И овен явленный прият. Сквозь облак яблоневый руки Твои белеют и томят. Кипящий меч из синей пыли Погас у врат
Глубокой ночи мудрою усладой, Как нектаром, не каждый утолен: Но только тот, кому уже не надо Ни ярости, ни собственных имен. О, тяжкий искус!
Вольнолюбивая, доныне Ты исповедуешь одну И ту же истину, рабыней В двухвековом не став плену. Пусть нерушимые граниты Твои сковали берега, Но кони яростные
Да будет так. В залитых солнцем странах Ты победил фригийца. Кифаред. Но злейшая из всех твоих побед — Неверная. О Марсиевых ранах Нельзя забыть.
Белей, любуйся из ковчега Цветами меловой весны! Забудь, что пленна эта нега И быстры поводи луны! Хмелей волненьем легких белев: Я в них колеблюсь,
Когда зловонный черный двор Ты проплываешь в полдне жарком, Над чадом плит, над визгом ссор. На смех растрепанным кухаркам, И смотрит пестрая толпа, Как,
Золотосердой — в наше лоно Несеверные семена!- Из Монферронова бутона Ты чуждым чудом взращена. И к сердцу каждого потира Забывший время златолей Уводит царственное
За горами рыжеватыми, Обступившими Тифлис, За оранжевыми скатами, Где осенний воздух сиз, Не одно тысячелетие Этой ясною порой В чашу синюю Кахетии Сок струится
Когда у вас дыханья не хватает, Земных ветров кузнечные меха, И даже магистерий в тиглях тает, Не превращаясь в золото стиха, Я не хочу
Когда минуешь летаргию Благонамеренной стены, Где латник угнетает выю Ничтожествующей страны. И северная Клеопатра Уже на Невском,- как светло Александрийского театра Тебе откроется чело!
Приемлю иго моего креста, Трех измерений сладкую обиду, Пусть ведая, что в райские врата. Вовнутрь вещей, я никогда не вниду, Но не гордынею душа
Не веер-аир. Мутный круг латуни. Как тяжела заклятая пчела! Как редок невод воздуха! К чему ни Притронешься — жемчужная зола. О. вечер смерти! В
В сиреневом лете, в сиреневом дыме Я вижу! я вижу! — соседи (В просвете прошедшая леди Была в диадиме) Возносят бокалы. Но я ли,
Еще не кончен путь печальный, А сердце, снова налегке, Откалывает пляс охальный В обросшем мясом костяке. Ну что ж. стремись навстречу бури Да здравствует
Больная девственностью, ты, Как призрак, бродишь в старом доме, Лелея скорбные цветы, Тобой взращенные в содоме Нимфоманической мечты. Когда влюбленные коты Хрипят в мучительной
Здесь логосом и паевою пылью Вершится торг и весом заклеймен, Трезубый жезл невыносимой былью Терзается средь чисел и имен. Как плоть в Аиде, робок
Мы строго блюдем сокровенные заповеди — Любовный завет: Когда розовеет и гаснет на западе Рубиновый свет, Мы белыми парами всходим по очереди На Башни
О тропике трепетный клоун, Из крапин запретных рябо На всем балахоне, во что он Играл головой би-ба-бо? На счастие в лилии перед Америкою тишины
Воспоминанья стольких маев (Мы жили маями!) Кольцо твоих последних уст (Не будет этих легких уст!) Они уйдут с лица, растаяв (Они уже почти растаяли!).
Что это: заумная Флорида? Сон, приснившийся Анри Руссо?- Край, куда ведет нас, вместо гида, Девочка, катящая серсо… Слишком зыбок профиль пальмы тонкий. Розоватый воздух
Кафе. За полночь. Мы у столика — Еще чужие, но уже Познавшие, что есть символика Шагов по огненной меже. Цветы неведомые, ранние В тревожном
Каждый полдень, когда в зачарованной тверди Мой мучитель смеется, прекрасный и злой, И почти незаметно качаются жерди Чутких сосен, истекших пахучей смолой, В этот
Где-то радостно захлопали Крылья сильных журавлей, Затянулись дымкой тополи В глубине сырых аллей. Полны водами поемными Черноземные поля — Сиротливыми и темными Разбудила нас
Нет, не в одних провалах ясной веры Люблю земли зеленое руно, Но к зрелищу бесстрастной планисферы Ее судеб я охладел давно. Сегменты. Хорды. Угол.
Белый лекарь, недозрелый трупик Большеглазого Пьеро, Вырастивший вымышленный тропик В мартовское серебро. Нет, не. пыль дождливого клавира, Ты стесняешь белизной Все широкие слова на
Едва навеянный Евтерпе, Изваивая облака, Из вай, вечерний златочерпий, Ты тронешь стебли тростника О золотом закате пены, Приречном посреди стрекоз, На бледный луг, тобой
Ты вырастаешь из кратера, Как стебель, призванный луной: Какая медленная вера И в ночь и в то, что ты со мной! Пои, пои жестокой
И снова — четырехконечный — Невеста неневестных звезд, О Русь, приемлешь ты заплечный Степных широт суровый крест. И снова в поле, польском поле, Возведена