Так строги вы к моей веселой славе, Единственная! Разве Велиар, Отвергший всех на Босховом конклаве, Фуметой всуе увенчал мой дар? Иль это страх, что
Стихотворения поэта Лившиц Бенедикт Константинович
Ты слышишь? звон!.. ползут… хоронят. Мелькают факелы и креп… О, как согласно нами понят Призыв, проникший в наш вертеп!.. Ты медлишь? Ты? Опомнись: разве
Для всех раскрылась зеленая библия, Зеленая книга весны,- А я не знаю… не знаю. погиб ли я, Иль это лишь призрак, лишь сны… Синеет
Печальный лик былой любви возник В моей душе: вечерняя неистовая Фантазия влечет меня в тайник Минувшего, и, тихо перелистывая Страница за страницею дневник, Я
Я простерт на земле… я хочу утонуть в тишине… Я молю у зловещей судьбы хоть на час перемирия… Но уже надо мной» на обрызганном
Уже непонятны становятся мне голоса Моих современников. Крови все глуше удары Под толщею слова. Чуть-чуть накренить небеса — И ты переплещешься в рокот гавайской
Смолкнет длительная фуга Изнурительного дня. Из мучительного круга Вечер выведет меня, И, врачуя вновь от тягот, Смертных тягот злого дня, Поцелуи ночи лягут, Нежно
В потопе — воля к берегам, Своя Голландия и шлюзы; В лесах — не только пестрый гам, Но и наитье птичьей музы. Пусть сердцевина
Когда на мураве, с собою рядом Ты музу задремавшую найдешь, Ни словом, ни нетерпеливым взглядом Ее видений сонных не тревожь- Не прерывай божественной дремоты:
Вскрывай ореховый живот, Медлительный палач бушмена До смерти не растает пена Твоих старушечьих забот. Из вечно-желтой стороны Еще недодано объятий — Благослови пяту дитяти,
Ни у Гомера, ни у Гесиода Я не горю на медленном огне, И. лжесвидетельствуя обо мне, Фракийствует фракийская природа. Во всей вселенной истина одна,
Насущный хлеб и сух и горек, Но трижды сух и горек хлеб, Надломленный тобой, историк, На конченном пиру судеб. Как редко торжествует память За
О ночь священного бесплодия. Ты мне мерещишься вдали! Я узнаю тебя, мелодия Иссякшей, радостной земли! За призрак прошлого не ратуя, Кумир — низверженный —
Сродни и скифу и ашантию, Гилеец в модном котелке, Свою тропическую мантию Ты плещешь в сини, вдалеке. Не полосатый это парус ли, Плясавший некогда
Копыта в воздухе, и свод Пунцовокаменной гортани, И роковой огневорот Закатом опоенных зданий: Должны из царства багреца Извергнутые чужестранцы Бежать от пламени дворца, Как
Чего хотел он, отрок безбородый, Среди фракийских возлагая гор На чресла необузданной природы Тяжелый пояс девяти сестер? Преображенья в лире! Урожая Полуокеанического дна —
Вот оно — ниспроверженье в камень: Духа помутившийся кристалл, Где неповторимой жизни пламень Преломляться перестал. Всей моей любовью роковою — Лишь пронзительным шпилем цвету,
Безрадостным сумеречным пеплом Осыпана комната твоя. Вакханка, накинувшая пеплум, Ты лжешь, призывая и тая. Последнего слова не докончив, Вечернего счастья не раскрыв, Грустишь,- и
В небе — бездыханные виолы, На цветах — запекшаяся кровь: О, июль, тревожный и тяжелый, Как моя молчащая любовь! Кто раздавит согнутым коленом Пламенную
Никого, кроме нас… Как пустынна аллея Платановая! В эти серые дни на бульвар не приходит никто, Вот-одни, и молчим, безнадежно Друг друга Обманывая. Мы