Когда хитришь, когда коришь, когда по правде говоришь, когда дуришь зевак, когда живые слезы льешь, когда напропалую лжешь, — не разберу никак. А выпало
Стихотворения поэта Морозов Сергей Петрович
Яснее, точнее! Попробуй как эта звезда — из черной вселенной на сучья слетевшая искра. Нет, не обольщаясь. Она возвратится сюда всегда как впервые. А
Сравненьем не унижу и малого тепла и только то увижу, чем вправду жизнь была. Во многолюдье кану, всеведенья вольней, судьбу на том достану, что
Дочь печали и тепла, у вина краснее доля, и душе его светла узкогорлая неволя. Тихих ласковых утех, для сердец — немного мяты и прощения
Смерти легкой дай, Господь! Никого ты мной не мучай. Блажь и слезы, честь и плоть преврати во прах и в случай. К возвращенью я
Ну вот и снова жить хочу и умирать не смею, и теплю чуткую свечу, один, как с дочкой, с нею. Лица никак не подберу,
Давайте проживем глиссандо, по-ласковому промелькнем в застенчивую смуту сада, оставленного при больном. И, верой отграничив споры от зависти и полуправд, в разгарчивые разговоры откинемся,
Какие люди, край родной! Какими ясными очами они глядят на путь земной, исполнены немой печали. Какая честная судьба! Живой свечой в ночи истаяв, не
Полдень. Стеклянного жара матовый дутый колпак. Белое пекло базара все не минуешь никак. Осы сползают в отстойник, дынный обстали кусок. Вон палисад, рукомойник —
Чудо заменит привычка, память — волшебный фонарь. Опыт — цитаты отмычка, мастера — прыткий штукарь. Верный достаток — на придурь модную. Пир — на
Все дальше день и час, где виделся с тобой. Стоцветной суетой усвоена разлука. И если бы не свет холодно-голубой, не голос, не глаза и
Не зря душа горела, пылала плоть не зря, когда прозренье зрело в костре календаря. Достало слез и срама. И все ж завидна часть —
На севере страны сырой, в гранитном городе Петровом звезду наследную укрой зеленым теневым покровом. Не прикасаясь к чудесам, дивись долгам ее несметным и от
Зов из будущего разгадан и в минувшее обращен. Здесь душа отыграла градом и ползет на забор плющом. Зеленеет Господним оком, безнаказанна и свежа. Киноварным
Живу, как день велит, и потому неплохо, мне всякий час теперь — сугубая родня. Так не гони меня, ворчливая эпоха, поделим как-нибудь и веточку
Куртуази’я — им, а нам — Батый с арканом. Им — Дух Гармонии, нам — смрад Сарай-Берке. Им — Роза и Грааль, нам —
Спешным временем срезанный косо, гаснет день, пропадая из глаз неприкаянно и безголосо, незатейливо и без прикрас. Недожитое в снах отразится, возвратится ночной маетой, чтобы
Не плачь, не кручинься, усни… Пустые разверстаны дни, и звездная дремлет привада. Мерцает июль по росе. Попробуем нынче как все — без памяти, дома
Перебегание сна и тревоги, ломкой судьбы ледяной перепев, теплые сани, верные дроги, перья балета. Переболев, — желтые карты, спесь иноземца, гроздья нагара, веер и
Незрелые слова, немого сердца комом дыханье тяготя и замыкая речь, ни стоном не взойдут, ни ропотом — ни домом, ни дымною горой. Чьей силе
Тяжелая, влажная роза — усталого сада краса, застужена блесткой мороза густая в сердечке роса. Уже отбыла, отболела на вечные веки душа — и гибельно
Есть еще правда на свете! И для нее, одинок, плачет, как малые дети, злой золотой огонек. Сквозь заалевшую наледь, поголубевший наплыв — он меня,
На медовые коврижки собрались к тебе детишки. Больно, мать, строга: не пристроишь, не усадишь, по головке не погладишь — сразу за рога. Не свои
Щебечет капля восковая на огне. Мне жизнь доверена и вновь неисполнима. Прилежен, как судьба, от века в стороне, застенный черновик, и злость неутолима. Который
Замолви словцо о кринице, о горсти холодной воды, как цапали стебли о спицы, в педалях рвались и в ступице легко оставляли цветы; о крови,
Как старцу Максиму нельзя на Афон, так не отпускаешь в тиши отмолиться, но втягиваешь как строфу в антифон твоих славословий и плясок, столица. Еще
Сырая ноябрьская вьюга. Теперь, по прошествии лет, что краше, душа и подруга, чем ровный настойчивый свет? Чего б ни сулила держава и кем бы
Родина! Я умираю. Нечего больше беречь. Слышишь? Последнее знаю — твердую русскую речь. Душу твою непростую ни от кого не берег — и потому
Обратимся к устной речи! В ней, к пределам не спеша, назначенью не переча и к любой готова встрече, утро празднует душа.
Припутаем снова Петра, землица у нас не богата на тех, кто с утра до утра радел о России порато. Пора-то и ныне не мед,
Не время ли, душа моя, остепениться, о счастии забыть и гордых слов не звать? Что проку горевать, заглядывая в лица безумцев и глупцов? Что
О, недолго, недолго… не сетуй — это горе смолкает в тебе. Ты дождешься покоя и света в сберегаемой Богом судьбе. Озареньем Господним загадан, но
В тихой ясности морозной, в дальней белой полумгле даже мне теперь не поздно и не пусто на земле. Даже этот куст, затерян меж оврагов
Напрасно сказаны слова, неосторожный Рок играет в мертвые права и жизнь берет в залог. Всесильный обольщает звук, родной надежды знак. Но бедный одинокий друг
Мертвый хватает живого. Голосом ускользаю. Знаю заветное слово. Знаю. Видишь, бреду, безымянный, логовом гула? Как ты, пустая, меня ломала! Выправила, не согнула. Друга тебе
Так не ропщите на душу, пока еще жива, пока свежее ландыша окольные слова, пока она при голубе рассыпана зерном, пока на грудь приколота, пока
Свет заштрихован дождем, осень — и будто бы виден крымский неприбранный дом, нож рядом с горкою мидий. Сквозь остекленную мглу — отмель, раскаты прибоя.
Жизнь моя вкрадчивая, переиначивая голос, припоминаю, как славно жилось мне и пелось в час накануне, когда на глазах моих сталось то, что сегодня под