Стоит моя луна высоко, в пространстве заблуждает око, в отчизне вздохов я живу, но есть веселое в весле, когда с него стекает круг расплывающихся
Стихотворения поэта Николев Андрей
Наш домик маленький на краю света. Домик — маленький детеныш света, вопроса и ответа.
Вечер нисходит прозрачен и юн, отзвуки вроде неизведанных струн. Лениво всплывает луна, бледна, все, что не бывает, сулит она. Вроде природы звуки из струн,
Центр города, центавры на мосту, уединенные, как на посту в пустыне. Но ничего, что ночь сошла с долины и стынет, длинная, и для меня
И шейный срез, пахучий и сырой, от делать нечего он трогает порой, по слойке круговой закон моей природы стараясь разгадать, пережитые годы обводит пальцем
От хлопьев улицы храня покой невинный безруких полудев, причесанных и чинных, витринное стекло течет, едва задето прикосновеньем точек легковейных. Мельканье это и прохожих лица,
Жать рожь, жать руку. Жну и жму язык, как жалкую жену — простоволосая вульгарна и с каждым шествует попарно, отвисли до земли сосцы, их
Благодарение за тихие часы, за нашей пищи преосуществленье. Сей миской облекается непрочной состав заоблачный или кисель молочный. О жизнь богатая: есть даже молоко. На
За чаепитием воскресным мне интересны и прелестны равно и крендель и хозяин. Одушевленнейших предметов и речи неодушевленной благожелательный свидетель, сижу, простое изваянье, с наружностию
Озеро на прогалине вы не встречали, не замечали в лесу? Ели су- мрак простерли. Тлеет костер ли там иль то фонарик? Запахом гари тянет
Лежу в объятиях стихов, качайся, утлая кровать, любимому нельзя соврать: да, утром ждет другой мой милый, мой милый чай, и хлеб, и масло. Звезда
Как милый потолок смягчает — какая ночь! — сияние небес. — Хочешь, еще тебе налью я чаю, ты с сахаром иль без? — Не
Для наших русых — русичей иль россов — среди помойных ям и собственных отбросов мир оказался тесен, и в ничто они себя спихнуть старались
В мокром снеге доски прели, пахло далью и навозом, под заглавием Беспечность стала выходить газета, посвященная вопросам. О как просто все узнали, что в
Я не люблю воспоминаний неодетых: хватает пестрых лоскутков на свете, но для торжеств, справляемых сейчас на небесах в прозрачный этот час, в костюм лазоревый,
Этот город — раскрашенный переулок и домишки, что пирогов требуют, или по крайней мере теплых булок, — ах, он и всегда-то был на пол-дороге
Нанюхался я роз российских, и запахов иных не различаю и не хочу ни кофею, ни чаю. Всегдашний сабель блеск и варварство папах, хоронят ли
Облака вроде пестрой парчи, пей и бейся, и криком кричи: хорошо, что Востока в нас много, на Востоке всегда больше Бога, а в сиротстве
Ты приоткрыл свои уста, в них оказалась пустота. Как окаемка золота небес! Поспешности фигур. А между тем уста жуют былой и небылой уют. Везде
Купола, что грудь, набухли безысходным молоком, фонари уже потухли, не мечтая ни о ком, он надел ночные туфли, этот город-городок: лунный властвует поток. Высунусь
Что это так, согласен, но выбор не мал и без запроса — устойчивое снесено и предлагает нам земля заелисейские поля, туманные, как папироса. Полный
Мечтатели уселись, слышат, как талый снег, сию минуту замешенный на солнце и вине, клокочет, булькает у голубей в коротких горлышках раздутых, переливаясь через край,
И неулегшиеся волны колышат прошлого ковчег, набитый туго двойниками: семь пар нечистых, чистых семь — уединенье! слабый счет преувеличен зеркалами. Внутри хозяин — самовар
Невнятное находит колыханье. Синеть, сквозить — ни радость, ни страданье. Когда волнистая меня скрывает мгла, струясь, мое двоится очертанье. События, и планы, и дела
Как много в мире есть простого обычным утром в пол-шестого! Бог, этот страшный Бог ночной, стал как голубь, совсем ручной: принимает пищу из нашей
Не в комнате, а в Нем одном (свет запредельный за окном) сижу и словно каюсь. Такой-то час, такой-то день — в число любое миг
Под вечерок, окончив труд, исполнив честно нужный Pensum там на лужайке добрый люд пьет пиво и горланит песни. Студентов юный, бурный круг — noch
Шорохи в ветвях древесных, их значенье неизвестно — мы не верим в бестелесных, все не может быть иначе. Набегают, набегают в зеленеющем движеньи холодеющие
«О желтенький собрат, о кенар, ты над геранию в окне, и тот же ты в грудях, во мне поешь, порхаешь тут и тут, рождаешь
В тот день, когда меня не станет, ты утром встанешь и умоешься, в прозрачной комнате удвоишься среди пейзажа воздуха и стен: моей души здесь
Путник замечает ненужное вполне: лошадиную кость и брошеный сапог, в расщелине двух ящериц и мох, и припек более жаркий, чем извне. Пахнет незатейливостью такой
Я полюбил и раннее вставанье: чуть обнаруженных вещей предутреннее очертанье. Эта испарина полей — нежнейший межпредметный клей, почти сквозной, почти что млечный. Я тоже
Я не просплю этот июль его я не потеряю, и сразу вот на огород до чая удираю. У огурца, большого отца, приподымаю плети, и
В стране советов я живу, так посоветуйте же мне, как миновать мне наяву осуществленное во сне? Как мне предметы очертить и знать, что я,
Колю я на балконе сахар, воспоминаю Кольку и уста. Да, сахарны. Колю не Колю — сахар. Такой, как он, едва ли один из ста,
По ветру сердце треплется, как флаг, и обнажается в небесной синеве, поодаль и повыше от площадки, где вечно стукаются шары, живое многоточие игры. Так
«Эридисе, Эридисе!» я фальшивлю, не сердися: слух остался в преисподней, мне не по себе сегодня — всюду в каше люди, груди, залпы тысячи орудий.
Будь я из золота, тогда — и если б был из серебра, тогда полночная пора мне б показалась недобра. Но ты — земля, и
Загробный вьется мотылек, то близок, то почти далек, с его невзрачного лица без восклицанья, без исканья слетает липкая пыльца на заводи прохладный лак и
«О, ангел милый, дорогой, ты страшных песен сих не пой и темнотой меня не мучь, мне этот вечер так тягуч, и да, и нет
Это не воздух, а настой из юной зелени, он крепче чая и, истощая, насыщает метафизической тоской — так, видно, велено. Но это разве шестью
Радио-шумная столица общедоступно веселится, эфирно простирает ребра и призывает быть бодрей, и всем равно стандартный обруч индустриалит русь кудрей. Чай в этот час мне
Я живу близ большущей речищи, где встречается много воды, много, да, и я мог бы быть чище, если б я не был я, и
Среди тенет неодинокий, но жизнь как повесть ни о ком — там нераспутанным клубком скатались все страницы дней, тела минувших не-теней, бреданья юности клубокой,
По тем ступеням, по которым теперь спускаюсь шагом скорым, был и подъем по ним ничтожен? На тех ступенях, на которых разношуршащий этот ворох стопою