Снуют пунцовые стрекозы, Летят шмели во все концы, Колхозницы смеются с возу, Проходят с косами косцы. Пока хорошая погода, Гребут и ворошат корма И
Стихотворения поэта Пастернак Борис Леонидович
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь И в них твоих измен горящую струю. Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы сырую горечь
Красавица моя, вся стать, Вся суть твоя мне по сердцу, Вся рвется музыкою стать, И вся на рифмы просится. А в рифмах умирает рок,
Встав из грохочущего ромба Передрассветных площадей, Напев мой опечатан пломбой Неизбываемых дождей. Под ясным небом не ищите Меня в толпе сухих коллег. Я смок
Недавно этой просекой лесной Прошелся дождь, как землемер и метчик. Лист ландыша отяжелен блесной, Вода забилась в уши царских свечек. Взлелеяны холодным сосняком, Они
Город. Зимнее небо. Тьма. Пролеты ворот. У бориса и глеба Свет, и служба идет. Лбы молящихся, ризы И старух шушуны Свечек пламенем снизу Слабо
Извозчичий двор и встающий из вод В уступах — преступный и пасмурный Тауэр, И звонкость подков, и простуженный звон Вестминстера, глыбы, закутанной в траур.
Стоят деревья у воды, И полдень с берега крутого Закинул облака в пруды, Как переметы рыболова. Как невод, тонет небосвод, И в это небо,
Чуть ночь, мой демон тут как тут, За прошлое моя расплата. Придут и сердце мне сосут Воспоминания разврата, Когда, раба мужских причуд, Была я
Коробка с красным померанцем — Моя каморка. О, не об номера ж мараться По гроб, до морга! Я поселился здесь вторично Из суеверья. Обоев
Мелко исписанный инеем двор! Ты — точно приговор к ссылке На недоед, недосып, недобор, На недопой и на боль в затылке. Густо покрытый усышкой
Душа моя, печальница О всех в кругу моем, Ты стала усыпальницей Замученных живьем. Тела их бальзамируя, Им посвящая стих, Рыдающею лирою Оплакивая их, Ты
Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку. На меня наставлен сумрак
Цельною льдиной из дымности вынут Ставший с неделю звездный поток. Клуб конькобежцев вверху опрокинут: Чокается со звонкою ночью каток. Реже-реже-ре-же ступай, конькобежец, В беге
Вокзал, несгораемый ящик Разлук моих, встреч и разлук, Испытанный друг и указчик, Начать — не исчислить заслуг. Бывало, вся жизнь моя — в шарфе,
Не поправить дня усильями светилен. Не поднять теням крещенских покрывал. На земле зима, и дым огней бессилен Распрямить дома, полегшие вповал. Булки фонарей и
Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся, ночь терлась о
С утра жара. Но отведи Кусты, и грузный полдень разом Всей массой хряснет позади, Обламываясь под алмазом. Он рухнет в ребрах и лучах, В
О, еще! Раздастся ль только хохот Перламутром, Иматрой бацилл, Мокрым гулом, тьмой стафилококков, И блеснут при молниях резцы, Так — шабаш! Нешаткие титаны Захлебнутся
Большое озеро как блюдо. За ним — скопленье облаков, Нагроможденных белой грудой Суровых горных ледников. По мере смены освещенья И лес меняет колорит. То
Стучат колеса на селе. Струятся и хрустят колосья. Далеко, на другой земле Рыдает пес, обезголосев. Село в серебряном плену Горит белками хат потухших, И
Здесь будет все: пережитое, И то, чем я еще живу, Мои стремленья и устои, И виденное наяву. Передо мною волны моря. Их много. Им
Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку
Стояли как перед витриной, Почти запрудив тротуар. Носилки втолкнули в машину. В кабину вскочил санитар. И скорая помощь, минуя Панели, подъезды, зевак, Сумятицу улиц
Я поздравляю вас, как я отца Поздравил бы при той же обстановке. Жаль, что в Большом театре под сердца Не станут стлать, как под
Ты в ветре, веткой пробующем, Не время ль птицам петь, Намокшая воробышком Сиреневая ветвь! У капель — тяжесть запонок, И сад слепит, как плес,
В траве, меж диких бальзаминов, Ромашек и лесных купав, Лежим мы, руки запрокинув И к небу головы задрав. Трава на просеке сосновой Непроходима и
По будням медник подле вас Клепал, лудил, паял, А впрочем — масла подливал В огонь, как пай к паям. И без того душило грудь,
Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь. Не надо заводить архива, Над рукописями трястись. Цель творчества — самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно,
Всю ночь вода трудилась без отдышки. Дождь до утра льняное масло жег. И валит пар из-под лиловой крышки, Земля дымится, словно щей горшок. Когда
Еще кругом ночная мгла. Еще так рано в мире, Что звездам в небе нет числа, И каждая, как день, светла, И если бы земля
Я дал разъехаться домашним, Все близкие давно в разброде, И одиночеством всегдашним Полно все в сердце и природе. И вот я здесь с тобой
Я вздрагивал. Я загорался и гас. Я трясся. Я сделал сейчас предложенье,- Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ. Как жаль ее
Иль я не знаю, что, в потемки тычась, Вовек не вышла б к свету темнота, И я — урод, и счастье сотен тысяч Не
Оттепелями из магазинов Веяло ватным теплом. Вдоль по панелям зимним Ездил звездистый лом. Лед, перед тем как дрогнуть, Соками пух, трещал. Как потемневший ноготь,
Дик прием был, дик приход, Еле ноги доволок. Как воды набрала в рот, Взор уперла в потолок. Ты молчала. Ни за кем Не рвался
Все нынешней весной особое, Живее воробьев шумиха. Я даже выразить не пробую, Как на душе светло и тихо. Иначе думается, пишется, И громкою октавой
На протяженье многих зим Я помню дни солнцеворота, И каждый был неповторим И повторялся вновь без счета. И целая их череда Составилась мало-помалу —
Любить иных — тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин, И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох снов И шелест новостей
За окнами давка, толпится листва, И палое небо с дорог не подобрано. Все стихло. Но что это было сперва! Теперь разговор уж не тот
Недотрога, тихоня в быту, Ты сейчас вся огонь, вся горенье, Дай запру я твою красоту В темном тереме стихотворенья. Посмотри, как преображена Огневой кожурой
Нет, не я вам печаль причинил. Я не стоил забвения родины. Это солнце горело на каплях чернил, Как в кистях запыленной смородины. И в
Был утренник. Сводило челюсти, И шелест листьев был как бред. Синее оперенья селезня Сверкал за Камою рассвет. Гремели блюда у буфетчика. Лакей зевал, сочтя
Бывает, курьером на борзом Расскачется сердце, и точно Отрывистость азбуки морзе, Черты твои в зеркале срочны. Поэт или просто глашатай, Герольд или просто поэт,
Пронизан солнцем лес насквозь. Лучи стоят столбами пыли. Отсюда, уверяют, лось Выходит на дорог развилье. В лесу молчанье, тишина, Как будто жизнь в глухой
В трюмо испаряется чашка какао, Качается тюль, и — прямой Дорожкою в сад, в бурелом и хаос К качелям бежит трюмо. Там сосны враскачку
О, бедный Homo sapiens*, Существованье — гнет. Былые годы за пояс Один такой заткнет. Все жили в сушь и впроголодь, В борьбе ожесточась, И
Любимая,- молвы слащавой, Как угля, вездесуща гарь. А ты — подспудной тайной славы Засасывающий словарь. А слава — почвенная тяга. О, если б я
Лист смородины груб и матерчат. В доме хохот и стекла звенят, В нем шинкуют, и квасят, и перчат, И гвоздики кладут в маринад. Лес
Все наденут сегодня пальто И заденут за поросли капель, Но из них не заметит никто, Что опять я ненастьями запил. Засребрятся малины листы, Запрокинувшись