В сизый пасмурный день я любил серовато-мышиный, Мягко устланный зал — и в тиши подойти к полотну, Где лиловая тень по трехгранным алмазным вершинам Угрожающий шквал поднимала, клубясь, в вышину. Молча ширилась там ночь творенья, как мир величава, Приближаясь к чертам побежденного Сына Огня, И был горек, как оцет, своей фиолетовой славой Над вершинами отсвет — закат первозданного дня. Не простым мастерством, но пророческим сном духовидца, Раздвигавшим мой ум, лиловело в глаза полотно, — Эта повесть о том, кто во веки веков не смирится, Сквозь духовный самум низвергаемый в битве на Дно. В лик Отца мирозданья вонзив непреклонные очи Всею мощью познанья, доверенной только ему, Расплескал он покров на границе космической ночи — Рати млечных миров, увлекаемых в вечную тьму. То — не крылья! То — смерч!.. Вопли рушимых, дивных гармоний Потрясенная твердь, где он раньше сиял и творил — Демиург совершенный, владыка в другом пантеоне, Над другою вселенной, над циклом не наших светил. Я угадывал стон потухающих древних созвездий, Иссякавших времен, догорающих солнц и монад, И немолкнущий бунт перед медленным шагом возмездья, Перед счетом секунд до последних, до смертных утрат… И казалось: на дне, под слоями старинного пепла, Тихо тлеет во мне тусклым углем — ответный огонь… Бунта? злобы?.. любви?.. и решимость — казалось мне — крепла: Все оковы сорви, лишь на узнике ЭТОМ не тронь.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)