Петербургская сиюта для актеров и фигляров с оркестром.
1.
В С Т У П Л Е Н И Е
Века рождаются великими,
Стареют по особому.
Век начинается религией,
Кончается — фасонами,
Век начинается фронтонами,
Кончается камеями,
Век начинается титанами,
Кончается — пигмеями.
Три стихотворения — начала трех веков.
Первое — Менуэт-Камаринская. Второе — Мазурка-Полонез. Третье — Танго и все что угодно: от блатных песенок до бодрых маршей. После каждой поэмы — антракт.
В антракте казнят оркестрантов, а зачастую и актеров.
В роли палачей — фигляры.
2.
МЕНУЭТ
Анхен, чарку водки!
Мингерр Петер,
Отвлекитесь,
предоставьте действовать судьбе!
Музыкальный ящик сотрясает менуэтом
Стекла в двухэтажной
Монсовой избе
Все перемешалось,
Дымное, синее.
С трезвых глаз не разобраться —
Плюй, не плюй —
То ли тут Голландия, то ли Россия?
Нет! —
слобода Кукуй!
Царь сидит на лавке, расставив колени,
Огурцом хрумтит:
Была — не была —
Утром marsch zum Teufel стрелецкие тени!
Пусть хоть надорвутся
коло-ко-ла:
Бердыши косые —
Не нужны,
Сменят вас России
Верные сыны!
До России далеко, а Русь уже ушла…
Дай водицы, Анхен,
Одолела икота…
Рот перекрестил —
Ни кивота, ни иконы.
И обвел глазищами четыре угла…
Царь то пьет, то пляшет,
То глядит в окно.
Липы там поскрипывают,
Ветер, дождь.
За окном — ничего. За окном — темно.
Русь во тьму уходит,
А Россию — подождешь…
— — —
До Кукуй слободы ветер с города
Дуй, подуй, ветви вздыбь, словно бороды!
Староверская Русь из ночи гляди,
Подпалим Петру ус, да и че-ля-ди…
Сам-то! Срам-то! Почитай, что тридцать лет,
А ведь пляшет обезьянский менувет!
Ишь, кургузые бояре с Кукуя,
Не по вкусу вам Кама-аринская!
Не хотим, чтоб православных сыновей
Усылали аж за тридевять морей,
Чтоб под немцами, под голландцами
Русь потоптана была срамными танцами,
Чтоб во храмах вместо Господа Христа —
Беломраморные черти без хвоста!
До чего же, Русь, на нехристей ты зла —
Аж холопа да с боярином свела!
Сводит месть соболью шубу с кистенем —
Ну-ка, вместе Аввакума помянем!
— — —
В Новодевичьем
Пахнет ладаном.
Все монашенки —
Под лампадами:
Где ни кинь — всюду клин!
Хочь зады крести!
Все одно жить Руси при Антихристе!
Эх, стрельцы-молодцы, княжьи выкормцы,
Проворонили Петра ваших пик концы!
Палкой стукнул, басом цыкнул царь-отец —
И Хованскому, и Цыклеру конец!
Вон и плотнички пилы несут,
Пилы несут,
Канты поют:
«Твоя воля, Плотник!
Достало бы сил —
Глаголи сколотим
Для старой Руси!
И дождем, и потом
Зареван апрель,
Работает споро
Царева артель!»
— Чтоб не скиты по Руси голосили,
А паруса, паруса по России!
«Будет Русь болтаться
В пеньковой петле,
Россия — рождаться
На черной заре,
Разинутый ветер
Так дивно кричит…
Рожденье от смерти
Поди, отличи!»
— — — — — —
Вражий
Ветер
Воет менуэтом,
Выстояла на молитве Софья до утра,
А под монастырской стеною
Где-то
Ухают тяжелые удары топора…
Славно поработали!
Теперь налей!
Далеко от виселиц
До кораблей?
Боярская, татарская, посконная Москва!
Бороды холеные вымочит Нева!
Бой часов —
Звуки менуэта,
Медный звон:
«Была — не была…»
Царь сидит в токарне,
чистит пистолеты.
Пушек бы теперь — да меди нету…
Полночь бьет:
«Была — не была —
Перельем на пушки колокола!»
Летний Сад,
Всплески менуэта,
Липы собрались на ассамблею до утра,
А из-за Невы
День и ночь — все лето
Ухают тяжелые удары топора,
И уводят в Крепость, продолжением аллей,
Стройные
как виселицы,
Мачты кораблей…
3.
МАЗУРКА
(Или последний бал моего прадеда)
В зале мазурка хлещет с балконов,
Зарево золота в белых колоннах.
Четки античные профили женщин,
Черными птичками кажутся свечи.
Мечутся рыжим пламенем баки —
Мчится в мазурке поручик Бетаки.
Белая роза на доломане.
Музыка кружит, музыка манит —
Прочь до рассвета ученые споры,
Росчерком свет в золоченые шпоры.
Шпора сотрется
В свете сусальном,
Звон обернется
Звоном кандальным,
Белая роза дворцового бала
В белой метели окажется алой,
В легкость мазурки
Лязгом железа
Врежется медленный гром полонеза:
В бой
Вы пойдете за царя.
Который раз, который раз
Тяжеловесные мелодии твердят, что в бой
Вы пойдете за царя…
Всплески мазурки тонут в железном.
Пляска снежинок — в отблесках лезвий.
По ветру яркие ментики мечутся:
Иль вы презрели Царя и Отечество?
В блеске последнем слепнет заря —
Будет Отечество и без царя!
Черта ль — на площадь? Если угодно,
Можно и проще…
Неблагородно!
Татем безвестным в Лету не канем!
Сабля скользит по граниту Гром-Камня,
Конь глазом косит — не было б хуже…
Саблю, как косу, точит Бестужев.
Блики на облике облака близкого —
Был он Бестужевым, будет — Марлинским…
Всплески мазурки, вьюжной мазурки —
Пули снежинок в черные бурки.
Скинь-ка перчатки, рыжий поручик:
Эта мазурка — без лайковых ручек!
Ядер горячих по льду шипенье.
Скоро ль откликнется Польша Шопена?
Гром:
По Сенатской пушки бьют.
И лед трещит полурасколотый,
Как будто полонез ползет через Неву…
Через Неву бы!
Солнце над Горным.
Взблеск ли клинков, или выкрики горна?
Лебедь декабрьский, горнист очумелый!
Снег ли?
Кровь ли?
Красный да белый…
Белые стены, красные лица,
Хлещет мазурка снежной столицей!
Цепи наручников на доломанах.
Что же, поручики нас доломало?
Лавры ль Марата?
Пыл патриота?
Или святая болезнь Дон Кихота?
Мельницей вертятся ветры российские,
Петли пеньковые, тракты сибирские,
В ритмах мазурки гремят колокольчики:
Кончено, кончено, кончено, кончено…
Трупы завернуты в черные бурки.
Мельница вертится в ритмах мазурки!
Снег? Перемелется! Век? Переменится!
Крутит Россию кровавая мельница!
Горские пули? Кавказские кручи?
Значит в рубашке родился, поручик…
4.
Т А Н Г О
Еще война за Ригой где-то и на Марне,
Гниет она иодоформом в желтой марле,
А Петроград в каком-то трансе предкошмарном
Так беззаботно в танго погружен.
Мир черно-белый, словно клавиши рояля,
Заиндевелые решетки на Канале,
И хлопья снежные, спускаясь по спирали,
Уже заводят вьюжный граммофон.
На этих днях шестнадцать лет подростку веку,
Ему не хочется быть рифмой к человеку,
И стылый ветер на заснеженную реку
С железных крыш сметает лживый сон.
Дворец на Мойке. Электрические свечи.
И перья страуса склоняются на плечи,
И полумаски под прическами лепечут
О том, что сам Распутин приглашен.
Сникает шорох лакированных ботинок,
Бледнеет бархат и смолкает «аргентина» —
Из рамы двери, как взбесившаяся картина,
Толкнув лакея, вваливается он.
Колдун, пророк — и бородища рыжей лавой.
По волнам танго
он недолго взглядом плавал,
Медвежьи глазки — зырк налево и направо,
И каждый в зале к месту пригвожден.
В холодной паузе застыли эполеты,
Не колыхнутся ни боа, ни блики света,
И оркестранты — как трефовые валеты
В кривом и белом зеркале колонн.
И вдруг он вышел,
Но кто-то слышал,
Как заперевшись от гостей,
По блюдам шарит он —
Цыпленок жареный
Уже обглодан до костей…
А зал — как мир, его смычки опять в ударе,
Танцует сам подросток-век со смертью в паре,
Сквозь вуалетку в этом медленном угаре
Пустых глазниц еще не видит он.
Под ветром тени фонарей танцуют боком,
В декабрьском воздухе, ночном и одиноком,
Смерть на плечо ему роняет снежный локон,
Февральским вьюгам путь освобожден.
Под звон, катящийся вдоль Крюкова канала,
Гудит Коломна, и залив мерцает ало,
И вот по набережной Время побежало:
Убитый век убийцей наречен.
И сам себя под стон валторны и виолы
Несет топить, в мешок засунув трупом голым,
Пока к заутрене у синего Николы
Бьет танго колоколом — голос похорон!
Белой черемухой
Кажутся липы,
Белый мороз дерет
Ветви до скрипа,
Наносят ветры снег
С дальних окраин…
В одном лице сей век
Авель и Каин:
«Смело мы в бой пойдем…»
«Вихри… над нами…»
Век — он в лице одном
Феникс и пламя.
А феникс жареный,
А феникс пареный
В костре заката опален…
Аль водки мало?
Даешь подвалы!
И грабь награбленное, мать твою в закон!
Распутин — все,
Распутин — все,
Распутин — всюду,
Он в тех же самых бойких ритмах бьет посуду,
И черный маузер, готовый к самосуду,
Висит на поясе, как дремлющий дракон!
Но не поверив, что История ослепла,
Цыпленок-Феникс возрождается из пепла,
И, крылья складывая,
снова — камнем в пекло
Под хриплый смех столпившихся ворон.
. . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Квадраты черные в кварталах ночи белой.
Углы вылизывал закат осатанелый,
И глыбой алой на Исакии горел он —
В петлице чьей-то вянущий пион.
В скрипичных воплях
ленинградского трамвая,
На каждом такте равномерно замирая,
Танцуют тучи, отсвет пламени стирая,
Но не задев недвижных серых крон.
Внизу скелет гранитный выпятил недобро
Мосты, как черные недышащие ребра,
И танго мертвое скользит — как пляшет кобра,
Змеиным ритмом век заворожен.
Над красной жестью крыш, неслышными шагами
Крадется танго равномерными кругами,
Влипая в паузы бескостными ногами
Над полутрупом вымирающих времен.
В ту полночь волчью
Век вышел молча,
Чтоб навсегда уйти с земли —
Его поймали,
Арестовали
И на Литейный повели —
Пока не помер —
Двадцатый номер
Ему таскать по лагерям,
Пока не ожил —
Все будет то же
И там и тут, и тут и там…
От Воркуты до Колымы проходит путь он,
И конвоирует его опять Распутин,
Да танго старое, знакомое до жути —
Опять заел на вахте патефон!
И над землей, как сумасшедшая шарманка,
Неотвратимое, как гусеницы танка,
От самой Праги до Камчатки воет танго,
И машет ворон крыльями погон
Над мертвым фениксом, за проволокой крепкой,
Где рубят лес, и где стволы идут на щепки…
А на плакатах, улыбаясь из-под кепки,
Глядит Распутин в зареве знамен.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)