Вы-ырвало мальчика в метро,
бедному брыжейки развязало,
вывернулось томное нутро
прямо под концертной залой,
Где к р а с и в ы й Шопен,
как король голубиный,
«гули-гули» со стен
в залу сыплет лавиной,
И н е б е с н ы й МоцАрт
льет, у струн занимая
серебро лунных царств,
а толпа — как Даная,
Где из скормных убранств
нас пленяет без лести
с к у ш н ы й ведатель Брамс
гармонических следствий,
И, как лунный резец,
некий ангельский профиль
на тетрадках сердец
н а ш рисует Прокофьев.
Как музыка пришла к нам на болото,
про это знает Петр,
был в государстве слишком воздух сперт,
звучала в нем желудочная нота…
Понадобились две-три вертикали
тогда на сквозняке сыром.
То ангелом бия, то кораблем,
их в землю утыкали…
И что ж? Случайным инструментом
архитектуры золотой
струна была задето в лире той, —
в решетке, разумей, чугунно-медной.
И вазы ручками на ней махали,
и с хором записных певиц
сладчайше делал знаменитый Фриц
во фразе восемь придыханий.
О Господи, как пел он «Свете тихий»!
Все б дал, чтоб Фрица услыхать.
Замолкни, ямб, умри навек, пиррихий, —
раскрою тишь, как белую тетрадь.
Тихо, тихо пишет снег,
пишет жизни, пишут души
по забвенью их навек
и вычеркивает тут же.
И на сером фоне стен
вновь записывая, мучит
симфонических систем —
по безмолвию — беззвучьем.
Стилизован под ампир,
тихо рушимый, прекрасен
этот белый бедный мир
в кривизне своих балясин.
Белым крапом снял он цвет,
выпил, высосал объемы,
в точку, в ноль списал, на нет —
линии, узлы, изломы.
Чертит снег, летит мелок —
в стиле нежного кубизма
он рисует эпилог
мирового катаклизма.
Тихо пишет тишиной,
оглушая мняще мнимых
той единственной ценой
истин непроизносимых…
Вышел мальчик из земли
бледный изжелта, но тот же,
видит — снегом замели
ветры вечер этот тошный.
Постояв у Дома книг,
вяло думал он: сегодня
проморгал я страшный миг,
дивный миг Суда Господня.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)