Земля деревьев, трав, лягушек и жуков, коней и окуней, синиц и прочих тварей дает своим жильцам питание и кров, оберегает свой гербарий и виварий,
Стихотворения поэта Ревич А. М
Вот и кончается эта пора, строчка истории нашей, сколько режимов сошло со двора, сколько их выгнали взашей. Что-то не помнится благостных лет, что-то опять
Мы не поедем больше в Коктебель и ни в одну из мыслимых земель, поскольку нас все крепче держат корни, как два замшелых вековых ствола.
Тропа вела через зеленый луг, потом пошла отлого на пригорок, зеленый цвет стал маревом вокруг, переходя в голубоватый морок, а там, внизу, в разливе
Все мы бредили Блоком в далекие дни, танцевали бостон и фокстрот, рвались из дому прочь, рвались прочь от родни, стали взводами маршевых рот. И
Детская пушистая погода, в рыхлой вате рытые ходы, узкие траншеи для прохода с вязкой дров или с ведром воды. Это время давнее и место
Где-то за туманом время оно, но сырою ранью до утра снится суходол Армагеддона, а быть может, так звалась гора. Как в столетнем фотоаппарате, панораму
Все начиналось на траве, под шумною листвой, под хвоей. Две теплоты, тревоги две, два голоса, два сердца, двое, затерянных в лесной глуши, где в
Говорят, в далеком ноябре, в ночь, когда я вышел из утробы, был мороз трескучий на дворе, горбились за окнами сугробы. В давнем южном городе
…а музыка всегда была в загоне, когда валили лес и на току, когда визжали пилы, ржали кони и откликалось топорам «ку-ку». И отбивали зорю
Темнеет. Пушкина читаю холодным уходящим днем и рифм воркующую стаю впускаю в сумеречный дом, и вечер в голубом раздолье на здешний, снежный, не похож,
Два пацана сжимают столб в объятьях, вцепились намертво, и никому от этого столба не оторвать их, изрядно накачались, по всему. Отпустишь столб — и
Белый туман, белый город в тумане, над полушарием северным мгла, снег ретуширует контуры зданий, и колоннада у входа бела. Кажется, там, за чертой урагана,
Озарило сон свеченье рая, чистой ослепило белизной, бережные крылья простирая, ангел мой склонился надо мной, Молча наклонился над постелью, над душою зыбкою, как дым,
Когда коснулось глаз свечение пещеры, младенца в первый раз окутал сумрак серый. Стояли холода, студя золу мангала, и хоть взошла звезда, тепла недоставало. В
Стало видно далеко-далеко, до конца и до края земли, словно чудом прозревшее око различило Карпаты вдали. То ли сон, то ли блажь, то ли
Все мне чудится призрак дуэли… Пуля в грудь. Под ребро. Наповал. Я такое уже испытал, две отметки остались на теле. Невзначай ударяет металл: словно
Здесь дом, куда вовеки не войти мне, и двор, зажатый каменным каре, направо дверь… Что может быть интимней, чем полумрак подъезда в сентябре, когда
Вечер века и небо вечернее навсегда уходящего дня давних гроз и лучей достовернее, потому что ты любишь меня, Та же самая, так же изменчива,
Говорящий посреди пустыни, вспоминай, что ты не одинок, что вокруг пространство в дымке синей, что пространство стелется у ног, что незримый Дух в пустыне
Мне кажется, сидел я в львином рву, как я туда попал, не понимаю, но видел я вблизи, как наяву, косматых грив мелькающую стаю, Я
1 Не пройти вам по улицам нашим, да и мне никогда не пройти мимо окон, где свет был погашен, когда всем вы сказали: прости.
Вне праздников и фестивалей, веселий и пиров земли мы по дорогам кочевали, мы под обстрелом полегли, мы стали частыми буграми, травою, дерном и зерном
Кто знает, в каком еще томе затеряна правда войны. Что книги, когда о бездомье не строки, а дни прочтены? Ни крыши, ни стен у
В России города стоят на реках, хотя на реках города везде, но речь ведь не о Риме, не о греках, речь о бескрайней в
Мог бы совсем не родиться, мог бы… Но слава Творцу! Вспомнишь забытые лица — слезы текут по лицу. Снежное утро рожденья — твой незапамятный
Так разрушалась империя, Господи Боже, прости! Сгинули Сталин и Берия, следом пошли травести, но и эпоха Тиберия к дождику ноет в кости.
Воздух порохом не был пропитан, говорили вокруг о пустом и, казалось, забыв об убитом, подступили к надгробью с крестом. Был поэтом убитый когда-то, величайшим
Все это виделось когда-то в начале мира, на заре: стекло оконного квадрата в морозных пальмах, в декабре. Все это виделось спросонья: за дверью зимний
Там были любовь и досада, и летние грозы и снег. Не требуй возврата, не надо, оставшийся в памяти век. Куда нам теперь возвратиться? Нигде
Любимые, ушедшие мои, видны вы сквозь листву, сквозь эти ветки, сквозь дымчатые зыбкие слои вечерней мглы, сквозь этот сумрак редкий, две недоверчивые пары глаз
Распутица. Распутье. Долгий дождь. Две разбегающиеся дороги, два месива среди полей и рощ, две линии судьбы и две тревоги. Один водитель знает, что избрать,
Лучи над каменистою пустыней. Так это было, а быть может, нет? Комета ли в небесной бездне синей, звезды ли новой загорелся свет? У нас
Мальчишка выбежал и сразу — в зелень, в травы, в крапиву, в лебеду, в ромашковый рассев, в сияние реки, где сходни переправы, где дремлют
Снилось мне застолье, шум не в лад, уйма блюд и выпивка без счета, снился мне неузнающий взгляд, и лицо неузнанное чье-то снилось по ту
К тебе взбирался на колени, как на уступ, как скалолаз, глядел на красные поленья, пока огонь в печи не гас, бесхитростный огнепоклонник: нелепый плюшевый
По кровле барабанил град и рушились потоки ливня, казалось бы, все шло на лад, хоть этот водо-камнепад стучался в крышу все надрывней. Был потолок
Что вы знали, далекие деды? Знали вы только беды свои, пораженья свои и победы. А ведь век не сходил с колеи. Ваши годы порой
I Вдруг возникли цыганки в кустах — пальцы в кольцах, цвета, как с картины, словно ночью петарда — бабах! — смарагды, рубины, смарагды, рубины;
Все снятся города-каменоломни, где стены просквозила пустота; куда ни ступишь, места нет укромней, хотя вокруг ни древа, ни куста, Нет посторонних, ни один из
Во времена вселенской свистопляски мы поселились в царстве избяном и пили чай на старенькой терраске, где ступишь шаг — и доски ходуном. В те
Это было все во время оно, стон стоял на реках Вавилона, воздвигали дамбы, тек металл, хор парадным маршам подпевал, и без колокольного трезвона праздник
В дни горечи, в дни озверенья шла оттепель, капало с крыш, под осень варили варенье и пели на свадьбах «Камыш», И пели, и пили,
Когда нет жалости, какие там стихи! Устал я, милые, от всяческих ухваток, от силы напоказ, от прочей шелухи, от бега взапуски, — и так
Когда меж камней раскаленных Его утомляла ходьба, дышал он с трудом на уклонах, и смахивал капли со лба, и пил родниковую воду, такую прозрачную
На плечи снег ложится тающий, туман и сырость на дворе. Как говорят, погода та еще в разгаре святок, в январе. В эфире — тягостные
Вьюга, вьюга, подернутый дымкой рысак, а навстречу фонарики скачут, а навстречу фасады на всех парусах. Год пятнадцатый только что начат. Это все позади, и
У каждого был город свой, свой кров, свой угол сокровенный, в огнях полночных над Невой, над Тибром, Темзой или Сеной, огни приходят к нам
И вновь снега, и снова будут зимы, а сколько было горок и саней, коньков и лыж в мороз невыносимый, и музыки, и елочных огней.
Крути, верти, витки наверчивай, дороженька, слепая пряха, нерасторопный и доверчивый, куда б ни шел, не знает страха. Ему нашепчет разум вкрадчивый, заботливый, неглупый дядя: