Во сне гигантский месяц видел я. Беспечный, как дитя, как девочка, невинный Он, добродушную насмешку затая, Следил игру теней на площади пустынной. И показалось
Стихотворения поэта Садовской Борис Александрович
Старший поднялся на лодке: Сходни народом кипят, Лица радушны и кротки, Зол и нерадостен взгляд. Средний, угрюмый, как филин, Руки сложил на груди. Берег
Мне ничего не надо. Поздно мне ворожить. В жизни моя награда. Боже, позволь мне жить. Тебе ли угодно было Венец обесславить мой, Черных ли
Люблю я, утомясь обедом, На кресле ждать под серым пледом, Чтоб по обоям голубым Вечерний заструился дым. Медовой, липкою дремотой Ласкает сумрак мне глаза,
Не любовь ли нас с тобою В санках уличных несла В час, когда под синей мглою Старая Москва спала? Не крылатый ли возница Гнал
Страшно жить без самовара: Жизнь пустая беспредельна, Мир колышется бесцельно, На земле тоска и мара. Оставляю без сознанья Бред любви и книжный ворох, Слыша
Чужой и милый! Ты кипел недолго, Из бака налитый слугою номерным, Но я любил тебя как бы из чувства долга И ты мне сделался
Когда застынут берега И месяц встанет величавый, Иду в туманные луга, Где никнут млеющие травы, Где бродят трепетные сны, Мелькают призрачные лики, И там,
Лежу одинокий на ворохе желтой соломы. Во взоре потухшем и в мыслях бессильная вялость. Весеннее небо! призывы твои мне знакомы, Но странная тело мое
Твой взор – вечерняя истома. Твой голос – нежная свирель. Ты из семейного альбома В прозрачных красках акварель. На серо-матовой странице Рисую тонкие черты:
Еще в небесном царстве рано. Не пел петух у входа в рай. Едва выходит из тумана Христовой ризы алый край. У розовеющего луга Очнувшись,
Сэр, мне грустно чрезвычайно, Что в один из Ваших дней Не попали Вы случайно В монастырский наш музей. Вы б увидели, как время Ход
Тебя я встретил в блеске бала. В калейдоскопе пошлых лиц Лампадой трепетной мерцала Живая тень твоих ресниц. Из пышных перьев опахало, В руках и
Смотрю и слушаю вокруг. Сбежал в овраг. Вздымаюсь бодро. С березы свесился паук, Полет стрижей пророчит ведро. Где над провалами кусты Взнеслись в огне
Печальная сова, Одинокая сова Плачет в башне над могилой В час вечерний, в час унылый, В час, когда растет трава. Ослепшие цветы, Помертвелые цветы
Как ты пленил меня небрежною отвагой, Суровый юноша в бобрах, со шпагой. Заря пылала, щеки пламенели. Ты помнишь: пир шумел, цыгане пели? Вчера на
Страшней всего последний каждый миг: Он жизнь ударом делит на две бездны. Возник, упал, упал, и вновь возник, И вновь вознес над миром меч
К тебе, фонарному лучу, К тебе стремлюсь, тебя хочу! В сырой осенней полумгле Ты не забыл светить земле. Ушла надменная луна, Лазурь бездушная темна.
Бежал я материнской ласки, Чуждался я забот отца, Почуяв в первой детской сказке Весь ужас ночи и конца. И вот, измученный калека, К могиле
Царица желтых роз и золотистых пчел, В лугах полуденных расцветшая под солнцем, Струи медовых кос я сам тебе заплел, Украсив их концы червонцем. Вот
Иволга свищет в пустынном лесу. Красную девицу молодец ищет. Горькую жизнь я один не снесу. Молодец плачет, а иволга свищет. Что ты там, глупая
В груди поэта мертвый камень И в жилах синий лед застыл, Но вдохновение, как пламень, Над ним взвивает ярость крыл. Еще ровесником Икара Ты
Вижу: ты сидишь в постели, Распустила волоса. За стеною свист метели И колдуний голоса. Ждет метла тебя у печки, И камин разинул рот. У
Будто у Купера или Жюль Верна Вижу себя я в пустыне горячей. Пальмы, кустарники, коршун и серна. Кто-то под белой палаткою плачет. С красным
Ах! Опять наплывает тоска, Как в ненастье плывут облака. Но томящая боль не резка, Мне привычна она и легка. Точит сердце тоска в тишине,
Видел я во сне Сумрачный вокзал. В розовом огне И буфет и зал. Пусто все вокруг. Мы с тобой одни. Воротились вдруг Молодые дни.
Мой скромный памятник не мрамор бельведерский, Не бронза вечная, не медные столпы: Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой На ликование толпы. Пусть весь я
Черные бесы один за другим Долго кружились над ложем моим. Крылья костлявые грудь мне терзали, Когти железные сердце пронзали И уносили в безвидную мглу
Тарарабумбия, Сижу на тумбе я, Домой не двинусь я – Там теща ждет меня. Боюсь изгнания, Волосодрания. Такая участь суждена, Когда ученая жена! Тарарабумбия,
Екатерину пел Державин И Александра Карамзин, Стихами Пушкина был славен Безумца Павла грозный сын. И в годы, пышные расцветом Самодержавных олеандр, Воспеты Тютчевым и
Ты вязнешь в трясине, и страшно сознаться, Что скоро тебя засосет глубина. На что опереться и как приподняться, Когда под ногой ни опоры, ни
Как жароцвет Чугуевских степей, Как синие стожары ночи южной, Живут и пламенеют силой дружной Созданья кисти сказочной твоей. Пусть сыплется на кудри иней вьюжный:
Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий, Порою майскою под монастырь Девичий Отправиться и там, вдоль смертного пути, Жилища вечные неслышно обойти. Вблизи монастыря
Заборы, груды кирпича, Кривые улицы, домишки И за собором каланча С уснувшим сторожем на вышке. Здесь сорок лет что год один. Не знают люди
Млечный Путь дрожит и тает, Звезды искрятся, дыша, И в безбрежность улетает Одинокая душа. В ледяном эфире звонко Трепетанье белых крыл: Это светлый дух
Октябрь застыл, угрюм и черносинь. В затишьи мрачных и немых пустынь Над площадью унылой городка Тоскою ночь нависла — ночь-тоска. Спят будки, облетевший сад
Там, где елки вовсе близко Подошли к седому пруду И покрыли тенью низкой Кирпичей горелых груду, Где ручей журчит и блещет Серебряною игрушкой, Жил
В глухом бору на перекрестке Плывет, дымясь, вечерний мрак. Объятья сосен злы и жестки. Пасть черную раскрыл овраг. Кого окликнуть? Кто поможет Дорогу верную
Серый, украдкой вздыхая, Август сошел на поля. Радостно ждет, отдыхая В пышном уборе, земля. Август суровый и хмурый, Неумолимый старик, Приподымает понурый И отуманенный
Пробило три. Не спится мне. Вставать с постели нет охоты. Луна на трепетной стене Рисует окон переплеты. Обоев дымчатый узор Дает таинственные знаки. В
К воспоминаньям пригвожденный Бессонницей моих ночей, Я вижу льдистый блеск очей И яд улыбки принужденной: В душе, до срока охлажденной, Вскипает радостный ручей. Поющим
Верни меня к истокам дней моих. Я проклял путь соблазна и порока. Многообразный мир вдали затих, Лишь колокол взывает одиноко. И в сердце разгорается
Знакомый ресторанный гул, Гирлянды ламп и скрипок говор. Лакей, сгибаясь, ставит стул, Промчался в кухню белый повар. Гляжу, как прыгают смычки В руках малиновых
Есть особый пряный запах В лунном оклике совы, В сонных крыльях, в мягких лапах, В буро-серых пестрых крапах, В позе вещей головы. Ночи верная
Каминных отблесков узор На ткани пестрой шторы, Часов бесстрастный разговор, Знакомых стен узоры. Поет усталый самовар. На полках дремлют книги. За шторой – стынет
Так Вышний повелел хозяин, Чтоб были по своим грехам Социалистом первым Каин И первым демократам Хам.
Уж поезд, обогнув вокзал, Шипел и ждал, как змей, крылатый, Когда застенчивая в зал Походкой скромною взошла ты. Улыбки свежей серебро В румяных розах
Не говори мне о Шекспире, Я верю: у тебя талант, И ты на умственном турнире Искуснее самой Жорж-Занд. Но красотой родной и новой Передо
Барон гулял по Невскому. Барон Отменно выбрит и одет отлично. От котелка до серых панталон На нем изящно все и все прилично. Зеленый галстух
В нечистом небе бесятся стрижи. Тускнеют лица под налетом пыли. Бесстыдно голосят автомобили. Душа, очнись и время сторожи! Пусть прошлое уходит: не тужи. О