Я любил одну единственную женщину. Любил как тучку быстротечную. Я любил ее за узенькие брови и за груди-фунтики, такую худенькую. За глаза на букву
Стихотворения поэта Сатуновский Ян
Какой-то закат – особенный, все небо располосовано, все краски сошли с ума, все – атомная война – все – но не надо вслух; опасен
Приснилась мне обманщица, притворщица, изменщица, беременная женщина, а – девочка по внешности, в милиции заявленная, любовником отравленная. Бессильная, безвольная, ничейная, погибшая, приснилась мне любовь
Что это значит? А ничего не значит. Абже, да как же? Все так же, манюня, все так же. Так же, как раньше? Да, мамочка,
Экспрессионизм-сионизм. Импрессионизм-сионизм. Но и в РЕАЛИЗМЕ, при желании, обнаружат сговор с ИЗРАИЛЕМ.
..коричневые губы, коричневые веки, сквозь кисею блузки два мазка сепии, из-за куска хлеба, три дня не ела, жить надоело, нет, ничего не было.
Интенсивно и формулированно думаю 1/2 часа в день: когда утром бегу на работу. Содержание может быть бессознательным. Сознательной должна быть форма. Да, но как
Ни малейшего человеческого оттенка в словах. Безапелляционно и безынтонационно. Даже если это правда, это ложь. Ложь взад! – как писал великий Зощенко.
Нет, Марцинковский не тот человек. И Вервинский не тот человек. Им нравятся крупные и средние женщины с русским характером, с низким центром тяжести. А,
Рабин: бараки, сараи, казармы. Два цвета времени: серый и желто-фонарный. Воздух железным занавесом бьет по глазам; по мозгам. Спутница жизни – селедка. Зараза –
В магазине канцелярских принадлежностей, завязав платочек узелком, с подобающим усердием, с прилежностью заправляюсь канцелярским языком. Ловко колют, ловко шьют скоросшиватели, шьют, и шьют, и
Борис Абрамович Слуцкий, товарищ эксполитрук, случился такой случай, что мне без Вас, как без рук (случился – такой – случай!) Что мне не Фет,
Легкие на помине, а в поминании нас нет, в святцах нет, на афишах, на обложках нет. Мы – неупоминаемые.
Мы были здесь осенью, когда все пламенело, и все знаменело. Но для зимнего леса нужны только ватман и тушь, только ватман и тушь…
Пришел ко мне товарищ Страхтенберг. Какой он старый, просто смех и грех. Товарищ Страхтенберг, товарищ Мандраже, садитесь; – не садится; – я уже…
Вс. Некрасову Кончились морозы. Лужи лижут снег. И, кряхтя, колхозы затевают сев. – Сева, Сева, Сева, не смотри на север, на юг посмотри, –
Все выговаривается в стих: жизнь выговаривается, и страх смерти, и стыд, и смех. Жаль, что единым жив человек хлебом; и что единой жив верой:
Все законы, все запоры, огорожи, забобоны, то и это под запретом, шел я с братом и заплакал.
Выскажу вам мысль – на всю хватит жизнь: глупо стесняться если глупости снятся.
Какое крестьянство?! Какая интеллигенция?! Какой рабочий класс?! Еще вчера по-чешски: – Pozor! Pozor! Сегодня по-русски… Когда же я буду жить?! Мне уже за тридцать!