Вон парус виден. Ветер дует с юга. И, значит, правда: к нам плывет Высокогрудая турецкая фелюга И золотой тяжелый хлеб везет. И к пристани
Стихотворения поэта Шенгели Георгий Аркадьевич
Реки широкая дуга Размыла травные луга; Просеивает поздний луч Пыль золотистую меж туч; Сажени дров, прильнув к реке, Как пряник в сахарной муке, И
Они рассеяны. И тихий Амстердам Доброжелательно отвел им два квартала, И желтая вода отточного канала В себе удвоила их небогатый храм. Ростя презрение к
Он очень стар. У впалого виска Так хладно седина белеет, И дряхлая усталая рука Пером усталым не владеет. Воспоминания… Но каждый час Жизнь мечется,
Худенькие пальцы нижут бисер, — Голубой, серебряный, лимонный; И на желтой замше возникают Лилии, кораблик и турчанка. Отвердел и веским стал мешочек. Английская вдернута
В граненой проруби, в крутых отрезах льда Сапфиром залегла тяжелая вода. И пар, чуть розовый, слегка зарей облитый, Восходит облачком и чистой Афродитой Оплотневает
Ты сравниваешь? — Сравнивай! Быть может, Я хуже их. Но, значит, ты лгала, Когда шептала, что тебя тревожит Апрельская моих порывов мгла, Что лишь
Там — Фауст, Вертер, годы странствий. Здесь — тихий Веймар, герцог, перстни, И старость притупила рифму И зубом пробует суставы. А он в стакан
В странно-знакомых словах, суровых словах санскрита – Смуглая кожа земли, — той, где струится муссон. В призвуках тайных и темных кроются лики дравидов, Преданных
Н. М. На этой могильной стеле, Прохожий добрый, прочти: Здесь лег на покой Шенгели, Исходивший свои пути. Исчез в благодатной Лете Тревожный маленький смерч.
Квадратный стол прикрыт бумагой, На ней — чернильное пятно. И веет предвечерней влагой В полуоткрытое окно. Стакан топазового чая, Дымок сигары золотой, И журавлей
Так хорошо уйти от голосов людей, От стукотни колес и въедливого лая На отдаленный холм, где, полночи внимая, Свой портик мраморный вознес к луне
Полуднем пламенным, средь каменных долин, Где тонко вьется нить безводного Кедрона, Сбивая посохом горячий щебень склона, Он тихо шествует, безвыходно один. Присев в пустой
Как нежны, как надрывно милы И этот пыльный аромат, И порыжелые чернила, И росчерков округлый ряд. В сияньи Крымских побережий, В Михайловской тиши, —
Прибой на гравии прибрежном И парус, полный ветерком, И трубка пенковая с нежным Благоуханным табаком. А сзади в переулках старых Густеют сумерки. Столы Расставлены