Сегодня доктор мне сказал: «У вас туберкулез». Я даже обрадовался. Ж. Лафорг. Письма Оттого так просто жить на свете, Что последний не отнять покой
Стихотворения поэта Шершеневич Вадим Габриэлевич
БРОДЯГА СТРАСТЕЙ Блаженное благоденствие детства из памяти заимствуя, Язык распояшу, чудной говорун. Величественно исповедаю потомству я Знаменитую летопись ран. Захлебнулась в луже последняя весна,
Уже хочу единым словом, Как приговор, итоги счесть. Завидую мужьям суровым, Что обменяли жизнь на честь. Одни из рук матросов рьяно Свою без слез
Пройдя небесные ступени, Сквозь тучи устремляя бег, Ты снизошла, как дождь весенний, Размыть в душе последний снег… Но ты, мятежная, не знала, Что изможденный
Девственник, казначей плоти! Тюремщик бесстыдных страстей! Подумай о горькой расплате, Такой бесцельно простой! Ты старость накликал заране, В юность швырнувши прощай. Но кровь протестует
Кровью лучшей, горячей самой, Такой багровой, как не видал никто, Жизнь, кредитор неумолимый, Я оплатил сполна твои счета. Как пленный — прочь перевязь над
Маски повсюду, веселые маски, Хитро глядят из прорезов глаза; Где я? В старинной, чарующей сказке? Но отчего покатилась слеза? Глупые маски, веселые маски, Манит,
Другим надо славы, серебряных ложечек, Другим стоит много слез,- А мне бы только любви немножечко, Да десятка два папирос. А мне бы только любви
Дмитрию Рему Пред иконой чудотворною Я паду с молитвой вновь: О, прости рабу покорную, Охрани мою любовь! Чтобы милый, светлокудрый На измученных щеках Не
Какое мне дело, что кровохаркающий поршень Истории сегодня качнулся под божьей рукой. Если опять грустью изморщен Твой голос, слабый такой?! На метле революций на
— Как поводырь еще незрячих — Дремать довольно наяву. — Ты изодрал подошвы строчек — О камни острые любви. — Давил ты много виноградин
Мне тридцать с лишком лет, и дорог Мне каждый сорванный привет. Ведь всем смешно, когда под сорок Идут встречать весной рассвет. Или когда снимают
В фонарном отсвете алмазном, С усмешкой тонкой на губах, Ты устилаешь путь соблазном, Как елкой на похоронах. Выглядываешь и таишься Над недоверчивой толпой, Вдруг
Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым, В такой знакомой и большой стране, Теперь и белый снег не утишает бромом Заветную тоску и грустный
Одни волнуются и празднуют победу И совершают праздник дележа; Другие, страхом оплативши беды, Газеты скалят из-за рубежа. Мне жаль и тех, кто после долгой
Обои старинные, дымчато-дымные, Перед софою шкура тигровая, И я веду перешопоты интимные, На клавесине Rameau наигрывая. Со стены усмехается чучело филина; Ты замираешь, розу
О как дерзаю я, смущенный, Вам посвятить обломки строф, Небрежный труд, но освещенный Созвездьем букв «a Goumileff». С распущенными парусами Перевезли в своей ладье
Круги все уже, все короче Вычерчивает в синеве Твой ястреб страшных безразличий Над кроткой горлицей любви. Напрасно биться и бороться, Себя любимым возомня, И
Когда в зловещий час сомнения Я опьянен земной тоской, Свой челн к стране Уединения Я правлю твердою рукой. Земля! Земля!.. Моей отчизною Я вновь
Из снега сделан остов мой. Я — ледяной болван немой. Мой грубый, неуклюжий торс К ногам безжизненным примерз. Два неморгающих зрачка — Два бархатистых