В дальней дали от столицы,
За три тысячи дорог,
При какой-то там царице
Жил уральский гончарок.
Глина белая, бывало,
Из его веселых рук
Лебедицей выплывала,
Очертя гончарный круг.
И добротна, и красива,
Колокольчата на звон:
Что ни чашка — то спасибо,
Что ни блюдо — то поклон.
А в затейливых узорах —
Горы, цветики, леса,
Зори плещут на озерах,
Птицы ладят голоса.
Побрели по свету чашки
И молву на хитрый лад
Донесли об Олексашке
До царицыных палат.
В Петербург пригнали парня,
Дали дом со всем добром
И поставили гончарню
В трех саженях от хором.
— Сотвори,- велели,- чашу,
Не к застолью — напоказ,
Позатейливей, покраше
Дорогих заморских ваз.
А для росписи богатой
Все, что надобно, проси,
Ибо честь дороже злата
Для престола и Руси!
Он одет и сыт по горло,
Пьет и нюхает табак:
Дома шла работа споро —
Тут не спорится никак.
Вся окрестная натура,
Коей парень окружен,
Канделябры да амуры
Так и лезут на рожон.
Где не надо, нагородит
Завитушек без числа,
Самого с души воротит
От того рукомесла.
Прибежали фавориты
Поглядеть на лепоту,
Увидали фавориты
Вместо чаши срамоту.
Разглядели — застонали:
— Ох, разбойник! Ох, упырь!
С чашей царскою, каналья,
Всех подвел под монастырь!
Опосля изрядной порки
Прочь от царского двора
На торговые задворки
Поселили гончара:
Пусть купеческая дочка,
Как царевна в терему,
Понарошку из окошка
Улыбается ему.
Пусть гончар посуду лепит,
На девицу мечет глаз:
Мол, проймет сердечный трепет —
Выйдет чаша в самый раз!
А когда пришли вельможи
Да взглянули на верстак,
Таково скрутили рожи,
Что не выкрутят никак:
По глазури пышет злато,
А посудина точь-в-точь
Крутобока да пузата,
Как купеческая дочь.
Тут уж парня тряханули,
Что ни сесть ему, ни лечь,
В баньку тесную впихнули:
Вот те глина, вот те печь!
Разогнав лучиной темень,
В черной копоти, в дыму
Олексашка чешет темя,
Примеряет чо к чему.
Был талан — и нету боле!
Не заделье — маета.
Дух не тот у глины, что ли,
Аль вода в реке не та?..
А уже по царским залам
Заблистал парижский шик,
Гостем званым и незваным
Весь дворец кишмя кишит.
Все вальяжны, шибко важны,
Смотрят сослепу в лорнет,
Поглядеть желают чашу,
А хваленой чаши нет.
И покудова разводят
Меж собой хухры-мухры,
Фавориты хороводят
Олексашку за вихры.
Олексашка локти гложет:
— Неповинен, вот те крест!
Эта глина петь не может,
Дайте глину с наших мест
И водицы родниковой,
Что с-под камушка чурит, —
Наверчу любых диковин! —
Олексашка говорит.
Подъезжают к бане сани,
В прах сугробы распыля.
Сам светлейший влазит в баню,
Разодетый в соболя.
Не шумит беспутным ором —
На устах гречишный мед.
Не битьем, а уговором
Парня, думает, проймет:
— Разве ж Питер — не Расея?
Не твоя ль, мужик, земля
От застругов Енисея
До стоглавого Кремля?
— Так-то так. Земля едина,
И князьям, и нам родна,
Да, по мне, с родного дыму
Зачинается она.
— По тебе?!
Ты это что же
Вольнодумствуешь, холоп? —
Так и вскинулся вельможа,
Зенки выкатя на лоб:
— Ишь, смутьян! Родного дыму
Захотел, чалдонья вошь!
А под шелепы, на дыбу
За продерзости не хошь?!
Но гончар твердит упрямо,
От угрозы не дрожа:
— На заимке за горами
Глина больно хороша,
А еще за нашим кряжем
Есть такой земной завет,
Что по чашкам и по чашам
Сам идет и звон, и свет!
С вашей глиной нету сладу!..
И тогда, угомонясь,
Все доставить супостату
Приказал светлейший князь.
Сорок раз коней сменяли,
Волю царскую творя.
Сорок ребер обломали
Ямщикам фельдъегеря.
Сквозь проселки, тракты, зимник,
По крутогам вверх и вниз
К Олексашкиной заимке
Ураганом пронеслись.
В кадках глину — неба краше,
Родниковый лед литой
В Петербург везли под стражей,
Будто слиток золотой.
Ямщики и кони — в мыле,
Вожжи — в дым, кнуты — в ремки,
Подкатили любо-мило
К черной бане напрямки.
Олексашка рад до смерти!
Весь, как солнышко, горя,
На кругу посуду вертит,
Сверху лепит снегиря.
Вот он, алый, чернохвостый,
Так и рвется в перелет,
То обронит тихий посвист,
То рябинку поклюет.
Будет ведать град-столица,
Что гончар не лыком шит,
Как на чаше чудо-птица
Ясны перья распушит!
Огонек в глазах занялся,
Будто он в родном дому,
Сноровисто глина в пальцах
Так и ластится к нему.
Через донце светит солнце,
Как в оконце в ясный день,
Колоколят колокольцы,
Только пальчиком задень.
Все готово. С жару, с пылу
Чашу ставят на поднос.
Что веселия-то было!
Аж до визгу, аж до слез.
И царица умилиться
Соизволила сама:
— Ах-ах-ах! Сия жар-птица
Парижан сведет с ума!
Высочайше повелела
Милость мастеру принесть:
Пять целковых дать за дело
И полста кнутов — за спесь.
И гостям своим учтивым
Оказать желает честь:
Ввечеру российским дивом
В изумление привесть.
Но… Смущение на лицах…
Гнев… смятение… гроза…
Чаша здесь… А где же птица,
Чародейная краса?!
Утром был снегирь — и нету.
Тут замешан дьявол сам!
Гончара скорей к ответу
За такой державный срам!
Свежевать его, как зверя,
Коли совесть нечиста!..
В баньке высадили двери,
Ну а банька-то — пуста.
От лабазов до подвалов
Все обрыскали дворы,
Натравили волкодавов
На окрестные боры.
А гончар под вьюгой дикой,
Всем ловцам наперекор,
Как под шапкой-невидимкой,
Угодил в дремучий бор.
В лед обут на босу ногу,
Снегом наглухо одет,
Олексашка без дороги
К белой смерти тянет след.
То падет у темных елей,
Не осиля бурелом,
То пурге осатанелой
На коленях бьет челом:
— Хоть бы намертво укрыла,
Не мытарила зазря!..
Ширк! Лицо задели крылья.
Глянул — крылья снегиря.
Эх! Поблазнилась пичуга
Перед смертушкой, поди…
А снегирь — посвищет в ухо,
Поскребется на груди.
И признал родную пташку
Гончарок:
— Да ты же свой!
Сам лепил тебя на чашку,
Сам поверил, что живой!
Сам хотел с тобой на волю,
Просто до смерти хотел!
От того хотенья, что ли,
Ожил ты и прилетел?
Прилетел, в меня поверя,
Из царицыных хором,
Отыскал меня! Теперя
Живы будем, не помрем!
И повел снегирь! По весям
Против солнца, на восток,
Чистым полем, темным лесом —
За три тысячи дорог.
Беглецу в убогой хате —
Жмых сытнее калача,
А заплата на заплате —
Шубой с царского плеча.
С добрых слов душой оттаял,
С баньки силушкой окреп,
Людям памятку оставил
Ремеслом за кров, за хлеб.
От деревни до деревни,
Через долы да холмы
За свои лесные гребни
Он пришел к концу зимы.
И припал к землице талой
С первой вешней муравой
Неприкаянной, усталой
Горемычной головой.
Снегирек под синим небом
Проторил огнистый след,
Просвистал — и словно не был,
Как на чаше: был — и нет.
Говорят, весь свет дивился,
Как влетел он во дворец
Да на чаше объявился.
Тут бы сказу и конец,
Но уже и сто, и двести,
И, поди-ко, триста лет
Снегирек, как дело чести,
Гончара хранит завет:
Работящими руками
Мять, строгать, чеканить, вить
Так, чтоб дерево и камень,
Медь и глину оживить.
И велит честному люду,
Значит, каждому из нас,
И свое живое чудо
Смастерить.
Про то и сказ.
(2 votes, average: 3,50 out of 5)