Татьяне Не надо роскошных нарядов, в каких щеголять на балах,- пусть зимний снежок Ленинграда тебя одевает впотьмах. Я радуюсь вовсе недаром усталой улыбке твоей,
Стихотворения поэта Смеляков Ярослав Васильевич
Были давно два певца у нас: голос свирели и трубный глас. Хитро зрачок голубой блестит — всех одурманит и всех прельстит. Громко открыт беспощадный
С тех самых пор, как был допущен в ряды словесности самой, я все мечтал к тебе, как Пущин, приехать утром и зимой. И по
В газете каждой их ругают весьма умело и умно, тех человеков, что играют, придя с работы, в домино. А я люблю с хорошей злостью
Утром, вставя ногу в стремя,- ах, какая благодать!- ты в теперешнее время умудрился доскакать. (Есть сейчас гусары кроме: наблюдая идеал, вечерком стоят на стреме,
Красочна крымская красота. В мире палитры богаче нету. Такие встречаются здесь цвета, что и названья не знаешь цвету. Тихо скатясь с горы крутой, день
Живя свой век грешно и свято, недавно жители земли, придумав фотоаппараты, залог бессмертья обрели. Что — зеркало? Одно мгновенье, одна минута истекла, и веет
Когда пароход начинает качать — из-за домов, из мрака выходит на берег поскучать знакомая мне собака. Где волны грозятся с земли стереть, клубится пучина
Я напишу тебе стихи такие, каких еще не слышала Россия. Такие я тебе открою дали, каких и марсиане не видали, Сойду под землю и
Нам время не даром дается. Мы трудно и гордо живем. И слово трудом достается, и слава добыта трудом. Своей безусловною властью, от имени сверстников
Случилось это в тот великий год, когда восстал и победил народ. В нетопленный кремлевский кабинет пришли вожди державы на Совет. Сидели с ними за
Я нынче проснулся с охотой, веселый и добрый с утра: наверно, прелестное что-то случилось со мною вчера. И то и другое прикинув, я вспомнил
Одна младая поэтесса, живя в достатке и красе, недавно одарила прессу полустишком-полуэссе. Она отчасти по привычке и так как критика велит через окно из
Я не о тех золотоглавых певцах отеческой земли, что пили всласть из чаши славы и в антологии вошли. И не о тех полузаметных свидетелях
Под утро мирно спит столица, сыта от снеди и вина. И дочь твоя в императрицы уже почти проведена. А впереди — балы и войны,
История не терпит славословья, трудна ее народная стезя. Ее страницы, залитые кровью, нельзя любить бездумною любовью и не любить без памяти нельзя.
В буре электрического света умирает юная Джульетта. Праздничные ярусы и ложи голосок Офелии тревожит. В золотых и темно-синих блестках Золушка танцует на подмостках. Наши
Оценив строителей старанье, оглядев все дальние углы, я услышал ровное жужжанье, тонкое гудение пчелы. За пчелой пришел я в это царство посмотреть внимательно, как
Средь слабых луж и предвечерних бликов, на станции, запомнившейся мне, две девочки с лукошком земляники застенчиво стояли в стороне. В своих платьишках, стираных и
Ты мне сказал, небрежен и суров, что у тебя — отрадное явленье!- есть о любви четыреста стихов, а у меня два-три стихотворенья. Что свой
Это кто-то придумал счастливо, что на Красную площадь привез не плакучее празднество ивы и не легкую сказку берез. Пусть кремлевские темные ели тихо-тихо стоят
Сегодня в утреннюю пору, когда обычно даль темна, я отодвинул набок штору и молча замер у окна. Небес сияющая сила без суеты и без
Когда встречаются этапы Вдоль по дороге снеговой, Овчарки рвутся с жарким храпом И злее бегает конвой. Мы прямо лезем, словно танки, Неотвратимо, будто рок.
Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это — словно дверь в другую жизнь открыть — мне с тобой, поэтом всех поэтов, бедными стихами говорить. Быстрый, шаг
Солнечный свет. Перекличка птичья. Черемуха — вот она, невдалеке. Сирень у дороги. Сирень в петличке. Ветки сирени в твоей руке. Чего ж, сероглазая, ты
Иные люди с умным чванством, от высоты навеселе, считают чуть ли не мещанством мою привязанность к земле. Но погоди, научный автор, ученый юноша, постой!
Померк за спиною вагонный пейзаж. В сиянье лучей золотящих заправлен автобус, запрятан багаж в пыльный багажный ящик. Пошире теперь раскрывай глаза. Здесь все для
О прошлом зная понаслышке, с жестокой резвостью волчат в спортивных курточках мальчишки в аудиториях кричат. Зияют в их стихотвореньях с категоричной прямотой непониманье, и
В Миссолунгской низине, меж каменных плит, сердце мертвое Байрона ночью стучит. Партизанами Греции погребено, от карательных залпов проснулось оно. Нету сердцу покоя в могиле
Т. С. Когда умру, мои останки, с печалью сдержанной, без слез, похорони на полустанке под сенью слабою берез. Мне это так необходимо, чтоб поздним
Дочь начальника шахты в коричневом теплом платке — на санях невесомых, и вожжи в широкой руке. А глаза у нее — верьте мне —
В какой обители московской, в довольстве сытом иль нужде сейчас живешь ты, мой Павловский, мой крестный из НКВД? Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,
Свечение капель и пляска. Открытое ночью окно. Опять начинается сказка на улице, возле кино. Не та, что придумана где-то, а та, что течет надо
Сутулый, больной, бритолицый, уже не боясь ни черта, по улицам зимней столицы иду, как Иван Калита. Слежу, озираюсь, внимаю, опять начинаю сперва и впрок
Мы шли втроем с рогатиной на слово и вместе слезли с тройки удалой — три мальчика, три козыря бубновых, три витязя бильярдной и пивной.
Ты все молодишься. Все хочешь забыть, что к закату идешь: где надо смеяться — хохочешь, где можно заплакать — поешь. Ты все еще жаждешь
Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны. Ни стирать, ни рожать не умела, Никакая не мать, не жена
Когда метет за окнами метель, сияньем снега озаряя мир, мне в камеру бросает конвоир солдатскую ушанку и шинель. Давным-давно, одна на коридор, в часы
Вы родня мне по крови и вкусу, по размаху идей и работ, белорусы мои, белорусы, трудовой и веселый народ. Хоть ушел я оттуда мальчишкой
Приснилось мне, что я чугунным стал. Мне двигаться мешает пьедестал. В сознании, как в ящике, подряд чугунные метафоры лежат. И я слежу за чередою
Рожденный в далекие годы под смутною сельской звездой, я русскую нашу природу не хуже люблю, чем другой. Крестьянскому внуку и сыну нельзя позабыть погодя
Когда-нибудь, пускай предвзято, обязан будет вспомнить свет всех вас, рязанские Мараты далеких дней, двадцатых лет. Вы жили истинно и смело под стук литавр и
Я был, понятно, счастлив тоже, когда влюблялся и любил или у шумной молодежи свое признанье находил. Ты, счастье, мне еще являлось, когда не сразу,
Много лет и много дней назад жил в зеленой Франции аббат. Он великим сердцеедом был. Слушая, как пели соловьи, он, смеясь и плача, сочинил
Был учитель высоким и тонким, с ястребиной сухой головой; жил один, как король, в комнатенке на втором этаже под Москвой. Никаким педантизмом не связан,
Идет слепец по коридору, тая секрет какой-то свой, как шел тогда, в иную пору, армейским посланный дозором, по территории чужой. Зияют смутные глазницы лица
Как моряки встречаются на суше, когда-нибудь, в пустынной полумгле, над облаком столкнутся наши души, и вспомним мы о жизни на Земле. Разбередя тоску воспоминаний,
Не позабылося покуда и, надо думать, навсегда, как мы встречали Вас оттуда и провожали Вас туда. Ведь с Вами связаны жестоко людей ушедших имена:
Там, где звезды светятся в тумане, мерным шагом ходят марсиане. На холмах монашеского цвету ни травы и ни деревьев нету. Серп не жнет, подкова
На мыльной кобыле летит гонец: «Король поручает тебе, кузнец, сработать из тысячи тысяч колец платье для королевы». Над черной кузницей дождь идет. Вереск цветет.