Стихотворения поэта Вагинов Константин Константинович

В нагорных горнах гул и гул, и гром, Сквозь груды гор во Мцхетах свечи светят, Под облачным и пуховым ковром Глухую бурю, свист и

I Дыханьем Ливии наполнен Финский берег. Бреду один средь стогнов золотых. Со мною шла чернее ночи Мэри, С волною губ во впадинах пустых. В

Уж день краснеет точно нос, Встает над точкою вопрос: Зачем скитался ты и пел И вызвать тень свою хотел? На берега, На облака Ложится

Час от часу редеет мрак медвяный И зеленеют за окном листы. Я чувствую — желаньем полон мрамор Вновь низвести небесные черты. В несозданном, несотворенном

Да, целый год я взвешивал Но не понять мне моего искусства. Уже в садах осенняя прохлада, И дети новые друзей вокруг, меня. Испытывал я

Да быки крутолобые тонкорунные козы Женщин разных не надо, Лиду я позабыл. Знаю в Дельфах пророчили гибель Эллады Может Эллада погибла, но я не

Я звезды не люблю. Люблю глухие домы И площади, червонные, как ночь. Не погребен. Не для меня колокола хрипели И языками колотили ночь. Я

Над миром рысцой торопливой Бегу я спокоен и тих. Как-будто обтечь я обязан И каждую вещь осмотреть. И мимо мелькают и вьются, Заметно к

Он не был пьян, он не был болен Он просто встретил сам себя У фабрики, где колокольня В обсерваторию превращена. В нем было тускло

Умолкнет ли проклятая шарманка? И скоро ль в розах, белых и пречистых, Наш милый брат среди дорог лучистых Пройдет с сестрою нашей обезьянкой? Не

Мы хмурые гости на чуждом Урале, Мы вновь повернули тяжелые лиры свои: Эх, Цезарь безносый всея Азиатской России В Кремле Белокаменном с сытой сермягой,

От берегов на берег Меня зовет она, Как-будто ветер блещет, Как-будто бьет волна. И с птичьими ногами И с голосом благим Одета синим светом

Слова из пепла слепок, Стою я у пруда, Ко мне идет нагая Вся молодость моя. Фальшивенький веночек Надвинула на лоб. Невинненький дружочек Передо мной

До белых барханов твоих От струй отдаленного моря Небывшей отчизны моей Летают чугунные звуки. Твои слюдяные глаза И тело из красного воска… В прозрачных

Я встал пошатываясь и пошел по стенке А Аполлон за мной, как тень скользит Такой худой и с головою хлипкой И так протяжно, нежно

И лирник спит в проснувшемся приморье, Но тело легкое стремится по струнам В росистый дом, без крыши и без пола, Где с другом нежным

Грешное небо с звездой Вифлеемскою Милое, милое баю, бай. Синим осколком в руках задремлешь Белых и нежных девичьих гробах. Умерла Восточная звезда сегодня Знаешь,

Он разлюбил себя, он вышел в непогоду. Какое множество гуляет под дождем народу. Как песик вертится, и жалко и пестро В витрине возлежит огромное

Одно неровное мгновенье Под ровным оком бытия Свершаю путь я по пустыне, Где искушает скорбь меня. В шатрах скользящих свет не гаснет, И от

I Черно бесконечное утро, Как слезы, стоят фонари. Пурпурные, гулкие звуки Слышны отдаленной зари. И слово горит и темнеет На площади перед окном, И

Шумит Родос, не спит Александрия, И в черноте распущенных зрачков Встает звезда, и легкий запах море Горстями кинуло. И снова рыжий день. Поэт, ты

У милых ног венецианских статуй Проплакать ночь, проплакать до утра И выйти на Неву в туман, туман косматый, Где ветер ржет, и бьет, и

Спит брачный пир в просторном мертвом граде, И узкое лицо целует Филострат. За ней весна свои цветы колышет, За ним заря, растущая заря. И

Покрыл, прикрыл и вновь покрыл собою Небесный океан наш томный, синий сад, Но так же нежны у тебя ладони, Но так же шелестят земные

Прорезал грудь венецианской ночи кусок, Текут в перстах огни свечей, Широким знойным зеленым овсом Звенит, дрожит меры ручей. Распластанный, сплю и вижу сон: Дрожат

Мрак побелел, бледнели лица Полуоставшихся гостей, Казалось, город просыпался Еще ненужней и бойчей. Пред Вознесенской Клеопатрой Он опьянение прервал, Его товарищ на диване Опустошенный

1 Старые слова поют: Мы все сюсюкаем и пляшем И крылышками машем, машем, И каждый фиговый дурак За нами вслед пуститься рад. Молодые слова

Прекрасен, как ворон, стою в вышине, Выпуклы архаически очи. Вот ветку прибило, вот труп принесло. И снова тина и камни. И, важно ступая, спускаюсь

Всю ночь дома дышали светом, Весь город пел в сиянье огневом, Снег падал с крыш, теплом домов согретый, Невзрачный человек нырнул в широкий дом

Он с юностью своей, как должно, распрощался И двойника, как смерти, испугался. Он в круг вступил и, мглою окружен, Услышал пред собой девятиструнный стон.

Звук О по улицам несется, В домах затушены огни, Но человека мозг не погасает И гоголем стоит. И удивляются ресницы: «Почто воскреснул ты, Иль

Ты помнишь круглый дом и шорох экипажей? Усни мой дом, усни… Не задрожит рояль и путь иной указан И белый голубь плавает над ним.

Русалка пела, дичь ждала, Сидели гости у костра, На нежной палевой волне Черт ехал, точно на коне. Мне милый друг сказал тогда: — Сидеть

Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах Среди домов, обвисших на полях, Развертывая губы, простонала Возлюбленная другу своему: «Мне жутко, нет ветров веселых, «Нет

Один бреду среди рогов Урала, Гул городов умолк в груди моей, Чернеют косы на плечах усталых, — Не отрекусь от гибели своей. Давно ли

Ты догорело солнце золотое И я стою свечою восковой От пирамид к декабрьскому покою Летит закат гробницей ледяной Ко мне старик теперь заходит непрестанно

Он с каждым годом уменьшался И высыхал И горестно следил, как образ За словом оживал. С пером сидел он на постели Под полкою сырой,

Любовь — это вечная юность. Спит замок Литовский во мгле. Канал проплывает и вьется, Над замком притушенный свет. И кажется солнцем встающим Психея на

Стали улицы узкими после грохота солнца После ветра степей, после дыма станиц… Только грек мне кивнул площадная брань в переулке, Безволосая Лида бежит подбирая

Я полюбил широкие каменья, Тревогу трав на пастбищах крутых, — То снится мне. Наверно день осенний, И дождь прольет на улицах благих. Давно я

Я променял весь дивный гул природы На звук трехмерный, бережный, простой. Но помнит он далекие народы И треск травы и волн далекий бой. Люблю

Кентаврами восходят поколенья И музыка гремит. За лесом, там, летающее пенье, Неясный мир лежит. Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся, Копыта приподняв? Зачем ты флейту

В пернатых облаках все те же струны славы, Амуров рой. Но пот холодных глаз, И пальцы помнят землю, смех и травы, И серп зеленый

Вы римскою державной колесницей… Вы римскою державной колесницей Несетесь вскачь. Над Вами день клубится, А под ногами зимняя заря. И страшно под зрачками римской

В. Л. Каждый палец мой — умерший город А ладонь океан тоски Может поэтому так мне дороги Руки твои.

В. Л. Упала ночь в твои ресницы, Который день мы стережем любовь; Антиохия спит, и синий дым клубится Среди цветных умерших берегов. Орфей был

Человек Среди ночных блистательных блужданий, Под треск травы, под говор городской, Я потерял морей небесных пламень, Я потерял лирическую кровь. Когда заря свои подъемлет

Дрожал проспект, стреляя светом Извозчиков дымилась цепь, И вверх змеями извивалась Толпа безжизненных калек. И каждый маму вспоминает, Вспотевший лобик вытирает, И в хоровод

Вечером желтым как зрелый колос Средь случайных дорожных берез Цыганенок плакал голый Вспоминал он имя свое Но не мог никак он вспомнить Кто, откуда,

Не лазоревый дождь, И не буря во время ночное. И не бездна вверху, И не бездна внизу. И не кажутся флотом, Качаемым бурной волною,