Когда над полем зеленеет Стеклянный вечер, след зари, И небо, бледное вдали, Вблизи задумчиво синеет, Когда широкая зола Угасшего кострища Над входом в звездное
Стихотворения поэта Хлебников Виктор Владимирович
Россия забыла напитки, В них вечности было вино, И в первом разобранном свитке Восчла роковое письмо. Ты свитку внимала немливо, Как взрослым внимает дитя,
Был сумрак сер и заспан. Меха дышали наспех, Над грудой серой пепла Храпели горлом хрипло. Как бабки повивальные Над плачущим младенцем, Стояли кузнецы у
В этот день голубых медведей, Пробежавших по тихим ресницам, Я провижу за синей водой В чаше глаз приказанье проснуться. На серебряной ложке протянутых глаз
Там, где жили свиристели, Где качались тихо ели, Пролетели, улетели Стая легких времирей. Где шумели тихо ели, Где поюны крик пропели, Пролетели, улетели Стая
О, достоевскиймо бегущей тучи! О, пушкиноты млеющего полдня! Ночь смотрится, как Тютчев, Безмерное замирным полня.
С журчанием, свистом Птицы взлетать перестали. Трепещущим листом Они не летали. Тянулись таинственно перья За тучи широким крылом. Беглец науки лицемерья, Я туче скакал
И я свирел в свою свирель, И мир хотел в свою хотель. Мне послушные свивались звезды в плавный кружеток. Я свирел в свою свирель,
Весны пословицы и скороговорки По книгам зимним проползли. Глазами синими увидел зоркий Записки стыдесной земли. Сквозь полет золотистого мячика Прямо в сеть тополевых тенет
Что было — в водах тонет. И вечерогривы кони, И утровласа дева, И нами всхожи севы. И вечер — часу дань, И мчатся вдаль
Бобэоби пелись губы, Вээоми пелись взоры, Пиээо пелись брови, Лиэээй — пелся облик, Гзи-гзи-гзэо пелась цепь. Так на холсте каких-то соответствий Вне протяжения жило
Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова Явились вы, как лебедь в озере. Я не ожидал от вас иного И не сумел прочесть письмо зари. А
Я нахожу, что очаровательная погода, И я прошу милую ручку Изящно переставить ударение, Чтобы было так: смерть с кузовком идет по года. Вон там
Слоны бились бивнями так, Что казались белым камнем Под рукой художника. Олени заплетались рогами так, Что казалось, их соединял старинный брак С взаимными увлечениями
И пока над Царским Селом Лилось пенье и слезы Ахматовой, Я, моток волшебницы разматывая, Как сонный труп, влачился по пустыне, Где умирала невозможность, Усталый
Гол и наг лежит строй трупов, Песни смертные прочли. Полк стоит, глаза потупив, Тень от летчиков в пыли. И когда легла дубрава На конце
«Э-э! Ы-ым!» — весь в поту, Понукает вола серорогого, И ныряет соха выдрой в топкое логово. Весенний кисель жевали и ели зубы сохи деревянной
Мне спойте про девушек чистых, Сих спорщиц с черемухой-деревом, Про юношей стройно-плечистых: Есть среди вас они — знаю и верю вам.
В пору, когда в вырей Времирей умчались стаи, Я времушком-камушком игрывало, И времушек-камушек кинуло, И времушко-камушко кануло, И времыня крылья простерла.
Законы быта да сменятся Уравнениями рока. Персидский ковер имен государств Да сменится лучом человечества. Мир понимается как луч. Вы — построение пространств, Мы —
Как А, Как башенный ответ — который час? Железной палкой сотню раз Пересеченная Игла, Серея в небе, точно Мгла, Жила. Пастух железный, что он
Люди, когда они любят, Делающие длинные взгляды И испускающие длинные вздохи. Звери, когда они любят, Наливающие в глаза муть И делающие удила из пены.
Она пошла, она запела Скорбно, воинственно звонко. И над головою пролетела С пером в цвету сизоворонка. «Я плясунья, я легка, Я с крылами мотылька.
Мне гораздо приятнее Смотреть на звезды, Чем подписывать смертный приговор. Мне гораздо приятнее Слушать голоса цветов, Шепчущих «это он!», Когда я прохожу по саду,
Если я обращу человечество в часы И покажу, как стрелка столетия движется, Неужели из нашей времен полосы Не вылетит война, как ненужная ижица? Там,
Тело — кружева изнанка, Одинока и легка, Ты срываешь спозаранку Колыбели мотылька. Вся — жизни радуги присуща, Малиновому рту. Кругом осокоревые кущи И все
Когда умирают кони — дышат, Когда умирают травы — сохнут, Когда умирают солнца — они гаснут, Когда умирают люди — поют песни.
Годы, люди и народы Убегают навсегда, Как текучая вода. В гибком зеркале природы Звезды — невод, рыбы — мы, Боги — призраки у тьмы.
Только мы, свернув ваши три года войны В один завиток грозной трубы, Поем и кричим, поем и кричим, Пьяные прелестью той истины, Что Правительство
Кому сказатеньки, Как важно жила барынька? Нет, не важная барыня, А, так сказать, лягушечка: Толста, низка и в сарафане, И дружбу вела большевитую С
В руках забытое письмо коснело. Небо закатное краснело. О, открыватель истин томный! Круг — прамин бога вспомни. Мощь нежная дитяти Сильно кольцо потяти. Но
Стенал я, любил я, своей называл Ту, чья невинность в сказку вошла, Ту, что о мне лишь цвела и жила И счастью нас отдала
Времыши-камыши На озера береге, Где каменья временем, Где время каменьем. На берега озере Времыши, камыши, На озера береге Священно шумящие.
О чем поешь ты, птичка в клетке? О том ли, как попалась в сетку? Как гнездышко ты вила? Как тебя с подружкой клетка разлучила?
Снежно-могучая краса С красивым сном широких глаз, Твоя полночная коса Предстала мне в безумный час. Как обольстителен и черен Сплетенный радостью венок, Его оставил,
Мизинич, миг, Скользнув средь двух часов, Мне создал поцелуйный лик, И крик страстей, и звон оков. Его, лаская, отпустил, О нем я память сохранил,
Всегда рабыня, но с родиной царей на смуглой груди И с государственной печатью взамен серьги у уха. То девушка с мечом, не знавшая зачатья,
Мои глаза бредут, как осень, По лиц чужим полям. Но я хочу сказать вам — мира осям: «Не позволям!» Хотел бы шляхтичем на сейме,
Вы помните о городе, обиженном в чуде, Чей звук так мило нежит слух И взятый из языка старинной чуди. Зовет увидеть вас пастух, С
Ручей с холодною водой, Где я скакал, как бешеный мулла, Где хорошо. Чека за 40 верст меня позвала на допрос. Ослы попадались навстречу. Всадник
Немало славных полководцев, Сказавших «счастлив», умирая, Знал род старинных новгородцев, В потомке гордом догорая. На белом мохнатом коне Тот в Польше разбил короля. Победы,
Облакини плыли и рыдали Над высокими далями далей. Облакини сени кидали Над печальными далями далей. Облакини сени роняли Над печальными далями далей… Облакини плыли
Когда судов широкий вес Был пролит на груди, Мы говорили: видишь, лямка На шее бурлака. Когда камней бесился бег, Листом в долину упадая, Мы
Вечер. Тени. Сени. Лени. Мы сидели, вечер пья. В каждом глазе — бег оленя В каждом взоре — лет копья. И когда на закате
В ласкающем воздухе леготе, О, волосы, по плечу бегайте. Погонщик скота Твердислав Губами стоит моложав. Дороги железной пред ним полотно, Где дальнего поезда катит
Снова мы первые дни человечества! Адам за Адамом Проходят толпой На праздник Байрама Словесной игрой. В лесах золотых Заратустры, Где зелень лесов златоуста! Это
Могилы вольности — Каргебиль и Гуниб Были соразделителями со мной единых зрелищ, И, за столом присутствуя, они б Мне не воскликнули б: «Что, что,
И замки мирового торга, Где бедности сияют цепи, С лицом злорадства и восторга Ты обратишь однажды в пепел. Кто изнемог в старинных спорах И
Немь лукает луком немным В закричальности зари. Ночь роняет душам темным Кличи старые «Гори!». Закричальность задрожала, В щит молчание взяла И, столика и стожала,
Вы, поставившие ваше брюхо на пару толстых свай, Вышедшие, шатаясь, из столовой советской, Знаете ли, что целый великий край, Может быть, станет мертвецкой? Я