Друг мира, неба и людей, Восторгов трезвых и печалей, Брось эту книгу сатурналий, Бесчинных оргий и скорбей! Когда в риторике своей Ты Сатане не
Стихотворения поэта Якубович Петр Филиппович
В груди у всех, кто помнит стыд И человеком зваться может, Живет змея, — и сердце гложет, И «нет» на все «хочу» шипит. Каким
Было ясное утро. Под музыку нежных речей Шли тропинкою мы; полной грудью дышалось. Вдруг вы вскрикнули громко: на ложе из жестких камней Безобразная падаль
I В изгибах сумрачных старинных городов, Где самый ужас, все полно очарованья, Часами целыми подстерегать готов Я эти странные, но милые созданья! Уродцы слабые
Февраль, седой ворчун и враг всего живого, Насвистывая марш зловещий похорон, В предместьях сеет смерть и льет холодный сон На бледных жителей кладбища городского.
Там, где, холодом облиты, Сопки высятся кругом, — Обезличены, обриты, В кандалах и под штыком, В полумраке шахты душной, Не жалея сил и рук,
Гляжу вперед — и там читаю; Не все лишь проклинаю тьму, Но часто — верь! — благословляю Мою судьбу, мою тюрьму… Ходить наскучивши по
Крылатый серафим, упав с лазури ясной Орлом на грешника, схватил его, кляня, Трясет за волосы и говорит: «Несчастный! Я — добрый ангел твой! узнал
Служанка скромная с великою душой, Безмолвно спящая под зеленью простой, Давно цветов тебе мы принести мечтали! У бедных мертвецов, увы, свои печали, — И
Говорят, этот город красивый — Город, проклятый богом самим! С вечным гостем — туманом седым Над равниной реки горделивой, Обнесенной гранитной стеной, С пышным
Как прилив могучий, Шел и шел народ, С детски ясной верой, Все вперед, вперед. Чтоб врага свободы Поразить в бою, Нес одно оружье —
Нет, легче жить в тюрьме, рабом, Чем быть свободным человеком И упираться в стену лбом, Не смея спорить с рабским веком!
Один рядит тебя в свой пыл, Другой в свою печаль, Природа. Что одному гласит: «Свобода!» — Другому: «Тьма! Покой могил!» Меркурий! ты страшишь меня
Я пою для тех, чьи души юны, Думой скорбной чело не объято. Музой был мне — сумрак каземата; Цепь с веревкой — лиры были
О, подлое, чудовищное время С кровавыми глазами, с алчным ртом! Година ужаса!.. Кто проклял наше племя, Кто осудил его безжалостным судом?.. Пришли мы в
Отец еще дышал, кончины ожидая, А Гарпагон в мечтах уже сказал себе: «Валялись, помнится, средь нашего сарая Три старые доски — гроб сколотить тебе».
Старинная виньетка Не то шутом, не то царем, В забавно-важной роли, Амур на черепе людском Сидит, как на престоле. Со смехом мыльных пузырей За
Лес увядает, и падает Листьев шумливый поток. Поздняя радость не радует: Вот ароматный цветок Выглянул… Счастьем сияющий, Синий смеется глазок. Грустно гигант умирающий Смотрит
Друзья! в тяжелый миг сомненья Взгляните пристальней назад: Какие бледные виденья Оттуда: с ужасом глядят, И молят, и как будто плачут, Грозят кистями рук
Жена в земле… Ура! Свобода! Бывало, вся дрожит душа, Когда приходишь без гроша, От криков этого урода. Теперь мне царское житье. Как воздух чист!
От книжной мудрости иль нег любви устав, Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой, В изнеженность и мощь их бархатного тела, В их чуткость к
Не плачь, о мать моя! и сына не кори! Не горе дом твой посетило. С тоской и горечью врагам не говори, Что сына ты
Берег пустынный опять пробужден — Свист, гоготанье веселое, стон… Лед на реке посинелый лежит, Вздулся сердито и гулко трещит. Холодно, жутко… Но радостно-дик В
Луна, моих отцов бесхитростных отрада, Наперсница мечты, гирляндою цветной Собравшая вокруг звезд раболепный рой, О, Цинтия моя, ночей моих лампада! Что видишь ты, плывя
«Не пора ли отдохнуть, о братья Мрак глубок, не видно маяка… Шевелятся на душе проклятья, Замерла усталая рука… Нет ни сил, ни бодрости, ни
На сумрачных стенах обителей святых, Бывало, Истина в картинах представала Очам отшельников, и лед сердец людских, Убитых подвигом, искусство умеряло. Цвели тогда, цвели Христовы
Тюрьма, как некий храм, я помню, в детства годы Пленяла юный ум суровой красотой… Увы! не царь-орел, не ворон, сын свободы, К окошку моему
Братья, нет сил для терпенья! Мы слишком устали Вечно бороться за жизнь, эту жизнь нищеты и печали! Хочется воздуха, красного солнца, простора, душистых цветов,
Je suis — la plaie et le couteau! Je suis — le soufflet et la joue! Je suis — les membres et la roue,
Чтоб целомудренно слагать мои эклоги, Спать подле неба я хочу, как астрологи, — Из окон чердака, под мирный лепет снов, Гуденью важному внимать колоколов.
Когда в морском пути тоска грызет матросов, Они, досужий час желая скоротать, Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов, Которые суда так любят провожать. И вот,