Стихотворения поэта Асеев Николай Николаевич

Красные зори, красный восход, красные речи у Красных ворот, и красный, на площади Красной, народ. У нас пирогами изба красна, у нас над лугами

Я знаю: все плечи смело ложатся в волны, как в простыни, а ваше лицо из мела горит и сыплется звездами. Вас море держит в

Взгляни: заря — на небеса, на крышах — инеем роса, мир новым светом засиял,- ты это видел, не проспал! Ты это видел, не проспал,

Я запретил бы «Продажу овса и сена»… Ведь это пахнет убийством Отца и Сына? А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо, руби мне,

Краматорский завод! Заглуши мою гулкую тишь. Пережги мою боль. Помоги моему неуспеху. Я читал про тебя и светлел — как ты стройно блестишь, как

Глиссером по вечерней медной, тускло плавящейся Оке с дорогою, неверной, бедной схолодавшей рукой в руке. Брызгами разлетаясь на стены, за кормою кипит вода! Все

Ай, дабль, даблью. Блеск домн. Стоп! Лью! Дан кран — блеск, шип, пар, вверх пляши! Глуши котлы, к стене отхлынь. Формовщик, день,- консервы где?

Сегодня — не гиль позабытую разную о том, как кончался какой-то угодник, нет! Новое чудо встречают и празднуют — румяного века живое «сегодня». Грузчик,

Нанесли мы венков — ни пройти, ни проехать; раскатили стихов долгозвучное эхо. Удивлялись глазастости, гулкости баса; называли певцом победившего класса… А тому Новодевичий вид

Непогода моя жестокая, не прекращайся, шуми, хлопай тентами и окнами, парусами, дверьми. Непогода моя осенняя, налетай, беспорядок чини,- в этом шуме и есть спасение

1 Плотник сказал мне: «Я буду работать — просто убийственно!» Он никого не хотел убивать. Это обмолвка его боевая, это великая, неистребимая истина: сталью

Ветка в стакане горячим следом прямо из комнат в поля вела, с громом и с градом, с пролитым летом, с песней ночною вокруг села.

Мороз румянец выжег нам огневой. Бежим, бежим на лыжах мы от него! Второй, четвертый, пятый,- конец горе. Лети, лети, не падай. Скорей, скорей! Закован

Небо — как будто летящий мрамор с белыми глыбами облаков, словно обломки какого-то храма, ниспровергнутого в бездну веков! Это, наверно, был храм поэзии: яркое

Наши лиры заржавели от дымящейся крови, разлученно державили наши хмурые брови. И теперь перержавленной лирою для далеких друзей я солирую: «Бег тех, чей смех,

Не гордись, что, все ломая, мнет рука твоя, жизнь под рокоты трамвая перекатывая. И не очень-то надейся, рифм нескромница, что такие лет по десять

Еще за деньги люди держатся, как за кресты держались люди во времена глухого Керженца, но вечно этого не будет. Еще за властью люди тянутся,

Совет ветвей, совет ветров, совет весенних комиссаров в земное черное нутро ударил огненным кресалом. Губами спеклыми поля хлебнули яростной отравы, завив в пружины тополя,

Шел дождь. Был вечер нехорош, недобрый, неуклюжий. Он извивался у калош сырой гадюкой — лужей. Был ветер въедлив, липок, лжив, зудел и ныл со

Не за силу, не за качество золотых твоих волос сердце враз однажды начисто от других оторвалось. Я тебя запомнил докрепка, ту, что много лет

Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя — сушь, Мне и в жару без тебя — стыть. Мне без

Стране не до слез, не до шуток: у ней боевые дела,- я видел, как на парашютах бросаются люди с крыла. Твой взгляд разгорится, завистлив,

О музах сохраняются предания, но музыка, и живопись, и стих — все эти наши радости недавние — происходили явно не от них. Мне пять

Утром — еле глаза протрут — люди плечи впрягают в труд. В небе ночи еще синева, еще темен туч сеновал… А уже, звеня и

Тихо-тихо сидят снегири на снегу меж стеблей прошлогодней крапивы; я тебе до конца описать не смогу, как они и бедны и красивы! Тихо-тихо клюют

За отряд улетевших уток, за сквозной поход облаков мне хотелось отдать кому-то золотые глаза веков… Так сжимались поля, убегая, словно осенью старые змеи, так

Жизнь осыпается пачками рублей; на осеннем свете в небе, как флаг над скачками, облако высинил ветер… Разве ж не бог мне вас дал? Что

Когда приходит в мир великий ветер, против него встает, кто в землю врос, кто никуда не движется на свете, чуть пригибаясь под напором гроз.

За картой убившие карту, все, чем была юность светла, вы думали: к первому марту я все проиграю — дотла. Вы думали: в вызове глупом

Вот опять соловей со своей стародавнею песнею… Ей пора бы давно уж на пенсию! Да и сам соловей инвалид… Отчего же — лишь осыплет

Сто довоенных внушительных лет стоял Императорский университет. Стоял, положив угла во главу умов просвещенье и точность наук. Но точны ль пределы научных границ в

Жестяной перезвон журавлей, сизый свист уносящихся уток — в раскаленный металл перелей в словолитне расплавленных суток. Ты гляди: каждый звук, каждый штрих четок так

Осень семенами мыла мили, облако лукавое блукало, рощи черноручье заломили, вдалеке заслушавшись звукала. Солнце шлялось целый день без дела. Было ль солнца что светлей

1 Мир широк и велик с пути полета, но хвалит каждый кулик свое болото. Пускай и в земную треть гнездо куличье, хочу лететь —

Вот пошли валы валандать, забелелась кипень. Верхним ветром белый ландыш над волной просыпан. Забурлилась, заиграла, загремела Волга, закружила влажью вала кружево восторга. Нет на

Что такое счастье? Соучастье в добрых человеческих делах, в жарком вздохе разделенной страсти, в жарком хлебе, собранном в полях. Да, но разве только в

Хочу я жизнь понять всерьез: наклон колосьев и берез, хочу почувствовать их вес, и что их тянет в синь небес, чтобы строка была верна,

Мозг извилист, как грецкий орех, когда снята с него скорлупа; с тростником пересохнувших рек схожи кисти рук и стопа… Мы росли, когда день наш

Вещи — для всего народа, строки — на размер страны, вровень звездам небосвода, в разворот морской волны. И стихи должны такие быть, чтоб взлет,

Славься, великая, многоязыкая, братских советских народов семья. Стой, окруженная, вооруженная древней твердыней седого Кремля! Сила несметная, правда бессмертная Ленинской партии пламенных лет. Здравствуй, любимое,

Тот, кто перед тобой ник, запевши твоей свирелью, был такой же разбойник, тебя обманувший смиреньем. Из мочек рубины рвущий, свой гнев теперь на него

Что выделывают птицы! Сотни радостных рулад, эхо по лесу катится, ели ухом шевелят… Так и этак, так и этак голос пробует певец: «Цици-вити»,- между

Я не слагатель од благолепных и в одописцы не тщился попасть… Но как обойтись без светлых, хвалебных про родную Советскую власть! Когда за рубеж

Напиши хоть раз ко мне такое же большое и такое ж жаркое письмо, чтоб оно топорщилось листвою и неслось по воздуху само. Чтоб шумели

Когда в июнь часов с восьми жестокий врежется жасмин тяжелой влажью веток, тогда — настало лето. Прольются волны молока, пойдут листвою полыхать каштанов ветви

Стрелок следил во все глаза за наступленьем неприятеля, а на винтовку стрекоза крыло хрустальное приладила. И разобрал пехоту смех на странные природы действия,- при

Простоволосые ивы бросили руки в ручьи. Чайки кричали: «Чьи вы?» Мы отвечали: «Ничьи!» Бьются Перун и Один, в прасини захрипев. мы ж не имеем

Если бы люди собрали и взвесили, словно громадные капли росы, чистую пользу от нашей профессии, в чашу одну поместив на весы, а на другую

Я дом построил из стихов!.. В нем окна чистого стекла,- там ходят тени облаков, что буря в небе размела. Я сам строку свою строгал,

С улиц гастроли Люце были какой-то небылью,- казалось, Москвы на блюдце один только я небо лью. Нынче кончал скликать в грязь церквей и бань