Перед витринами каша: Люди вежливо давят бока, По-детски смеются взрослые, Серьезны притихшие дети, Какой-то младенец внизу Ползает, мажет ладошкой по стеклам. Забыты дела —
Стихотворения поэта Черный Александр Михайлович
За тяжелым гусем старшим Вперевалку, тихим маршем Гуси шли, как полк солдат. Овцы густо напылили, И сквозь клубы серой пыли Пламенел густой закат. А
На скамейке в Александровском саду Котелок склонился к шляпке с какаду: «Значит, в десять? Меблированные «Русь»…» Шляпка вздрогнула и пискнула: «Боюсь». — «Ничего, моя
Семья — ералаш, а знакомые — нытики, Смешной карнавал мелюзги. От службы, от дружбы, от прелой политики Безмерно устали мозги. Возьмешь ли книжку —
Из Гейне За чаем болтали в салоне Они о любви по душе: Мужья в эстетическом тоне, А дамы с нежным туше. «Да будет любовь
Каждый месяц к сроку надо Подписаться на газеты. В них подробные ответы На любую немощь стада. Боговздорец иль политик, Радикал иль черный рак, Гениальный
О, Рахиль, твоя походка Отдается в сердце четко… Голос твой — как голубь кроткий, Стан твой — тополь на горе, И глаза твои —
Хорошо при свете лампы Книжки милые читать, Пересматривать эстампы И по клавишам бренчать, — Щекоча мозги и чувство Обаяньем красоты, Лить душистый мед искусства
Бородатые чуйки с голодными глазами Хрипло предлагают «животрепещущих докторов». Гимназисты поводят бумажными усами, Горничные стреляют в суконных юнкеров. Шаткие лари, сколоченные наскоро, Холерного вида
Квартирант сидит на чемодане И задумчиво рассматривает пол: Те же стулья, и кровать, и стол, И такая же обивка на диване, И такой же
Каждый прав и каждый виноват. Все полны обидным снисхожденьем И, мешая истину с глумленьем, До конца обидеться спешат. Эти споры — споры без исхода,
1910 Накрутить вам образов, почтеннейший? Нанизать вам слов кисло-сладких, Изысканно гладких На нити банальнейших строф? Вот опять неизменнейший Тощий младенец родился, А старый хрен
Из Гейне Печаль и боль в моем сердце, Но май в пышноцветном пылу. Стою, прислонившись к каштану, Высоко на старом валу. Внизу городская канава
В переулок — к бурлящей Сене, Где вода, клокоча, омывает ступени, Заливая берег пологий,- Все приходят люди в тревоге: Рабочий хмурый, Конторщик понурый, Озябший
Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые свинцовые слова: «Позитивизм», «идейная предвзятость», «Спецификация», «реальные права»… Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон:
I. Каменщики Ноги грузные расставивши упрямо, Каменщики в угловом бистро сидят,- Локти широко уперлись в мрамор… Пьют, беседуют и медленно едят. На щеках —
Родился карлик Новый Год, Горбатый, сморщенный урод, Тоскливый шут и скептик, Мудрец и эпилептик. «Так вот он — милый божий свет? А где же
Высоко над Гейдельбергом, В тихом горном пансионе Я живу, как институтка, Благородно и легко. С «Голубым крестом» в союзе Здесь воюют с алкоголем,- Я
Родился карлик Новый Год, Горбатый, сморщенный урод, Тоскливый шут и скептик, Мудрец и эпилептик. «Так вот он — милый божий свет? А где же
I. Футбол Три подмастерья,- Волосы, как перья, Руки глистами, Ноги хлыстами То в глину, то в ствол,- Играют в футбол. Вместо мяча Бак из-под
Воробей мой, воробьишка! Серый-юркий, словно мышка. Глазки — бисер, лапки — врозь, Лапки — боком, лапки — вкось… Прыгай, прыгай, я не трону —
В стеклянном ящике Случайно сбились в кучу Сто разных душ… Выходят-входят. Как будто рок из рога бытия Рукой рассеянною сыплет Обрывки слов, улыбки, искры
Лакированный, пузатый, Друг мой, нежный и певучий, Итальянская мандола — Восемь низких гулких струн… В час вечерний и крылатый Ропот русских перезвучий — Слободская
Промокло небо и земля, Душа и тело отсырели. С утра до вечера скуля, Циничный ветер лезет в щели. Дрожу, как мокрая овца… И нет
Брандахлысты в белых брючках В лаун-теннисном азарте Носят жирные зады. Вкруг площадки, в модных штучках, Крутобедрые Астарты, Как в торговые ряды, Зазывают кавалеров И
Есть горячее солнце, наивные дети, Драгоценная радость мелодий и книг. Если нет — то ведь были, ведь были на свете И Бетховен, и Пушкин,
Кто в трамвае, как акула, Отвратительно зевает? То зевает друг-читатель Над скучнейшею газетой. Он жует ее в трамвае, Дома, в бане и на службе,
На дачной скрипучей веранде Весь вечер царит оживленье. К глазастой художнице Ванде Случайно сползлись в воскресенье Провизор, курсистка, певица, Писатель, дантист и девица. «Хотите
Из Гейне В облаках висит луна Колоссальным померанцем. В сером море длинный путь Залит лунным медным глянцем. Я один… Брожу у волн, Где, белея,
Не ной… Толпа тебя, как сводня, К успеху жирному толкнет, И в пасть рассчетливых тенет Ты залучишь свое «сегодня». Но знай одно — успех
Арон Фарфурник застукал наследницу дочку С голодранцем студентом Эпштейном: Они целовались! Под сливой у старых качелей. Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку, Дочку
Всю зиму нормандская баба, Недвижнее краба, В корсете — кирасой Сидела за кассой. И вот сегодня очнулась. Оправила бюст, улыбнулась, Сквозь очки Вонзила свои
Грубый грохот Северного моря. Грязным дымом стынут облака. Черный луг, крутой обрыв узоря, Окаймил пустынный борт песка. Скучный плеск, пронизанный шипеньем, Монотонно точит тишину.
Здравствуй, Муза! Хочешь финик? Или рюмку марсалы? Я сегодня именинник… Что глядишь во все углы? Не сердись: давай ладошку, Я к глазам ее прижму…
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом, Жена на локоны взяла последний рубль, Супруг, убитый лавочкой и флюсом, Подсчитывает месячную убыль. Кряхтят на счетах
Начальник Акцептации сердит: Нашел просчет в копейку у Орлова. Орлов уныло бровью шевелит И про себя бранится: «Ишь, бандит!» Но из себя не выпустит
(Петербург) Холостой стаканчик чаю (Хоть бы капля коньяку), На стене босой Толстой. Добросовестно скучаю И зеленую тоску Заедаю колбасой. Адвокат ведет с коллегой Специальный
Трамваев острые трели… Шипение шин, завыванье гудков… По краю панели Ширмы из старых мешков. На ширмах натыканы плотно Полотна: Мыльной пеной цветущие груши, Корабли,
Тихо тикают часы На картонном циферблате. Вязь из розочек в томате И зеленые усы. Возле раковины щель Вся набита прусаками, Под иконой ларь с
Замираю у окна. Ночь черна. Ливень с плеском лижет стекла. Ночь продрогла и измокла. Время сна. Время тихих сновидений, Но тоска прильнула к лени,
(Для мужского голоса) Мать уехала в Париж… И не надо! Спи, мой чиж. А-а-а! Молчи, мой сын, Нет последствий без причин. Черный, гладкий таракан
С девчонками Тосей и Инной В сиреневый утренний час Мы вырыли в пляже пустынном Кривой и глубокий баркас. Борта из песчаного крема. На скамьях
Рожденный быть кассиром в тихой бане Иль агентом по заготовке шпал, Семен Бубнов вне всяких ожиданий Игрой судьбы в редакторы попал. Огромный стол. Перо
Моя жена — наседка, Мой сын — увы, эсер, Моя сестра — кадетка, Мой дворник — старовер. Кухарка — монархистка, Аристократ — свояк, Мамаша
У поэта умерла жена… Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна — Но поэт не умер от удара. После похорон
Трепов — мягче сатаны, Дурново — с талантом, Нам свободы не нужны, А рейтузы с кантом. Сослан Нейдгарт в рудники, С ним Курлов туда
Обезьяний стильный профиль, Щелевидные глаза, Губы — клецки, нос — картофель: Ни девица, ни коза. Волоса — как хвост селедки, Бюста нет — сковорода,
Набив закусками вощеную бумагу, Повесивши на палки пиджаки, Гигиеническим, упорно мерным шагом Идут гулять немецкие быки. Идут за полной порцией природы: До горной башни
Она была поэтесса, Поэтесса бальзаковских лет. А он был просто повеса, Курчавый и пылкий брюнет. Повеса пришел к поэтессе. В полумраке дышали духи, На
Буквам очень надоело В толстых книжках спать да спать… В полночь — кучей угорелой Слезли с полки на кровать. А с кровати — на