Люблю весной, когда окрепший жар,
Натешась и устав, спешит угомониться,
Наш чистенький, подстриженный бульвар,
Детей веселые, доверчивые лица,
Их звонкий смех, их игры, а порой
Их ссоры резвые за милою игрой.
1
Свою зеленую поломанную лейку
С ленивой грацией поставив на скамейку
И свесив ножки с порванным носком,
Худые, слабые, болезненные ножки,
Со мной доверчиво уселася рядком,
Вся словно лилия, притихнувшая крошка.
Ресницы влажные сомкнулися чуть-чуть,
Румянец вызвала здоровая усталость.
Она как ласточка, готовая вспорхнуть,
Вся грациозная недремлющая шалость.
2
Два мальчика с торчащими ушами
В матросках узеньких, худые, как тростник,
Гребут к себе песок железными ковшами
И льют его, визжа, друг другу в воротник.
Всегда воинственный, драчливый и задорный,
Над каждой мелочью протяжно хохоча,
С глазами острыми и злыми, как свеча,
Таков Борисанька. Почтительно-покорный,
Другой, Володенька, запачканный, живой,
Смешливый карапуз с большою головой.
Их немка, с ужасом отбросивши Марлитт,
«Я вам стихи задам!» — озлобленно кричит.
Но дико «го-го-го» в ответ хохочет Боря.
Его не устрашат немецкие стихи!
И, брату ревностно октавой выше вторя,
Пищит Володенька злорадно «хи-хи-хи».
3
Шажками мелкими, неровно, как спираль,
Бежит горбатая трехлетняя Ануся.
Ее завидевши, невольно отвернуся,
И мне до горечи ее бывает жаль.
Глаза — два остреньких, пугливых огонька;
В них страх бесформенный и боль недоуменья,
Настойчивый вопрос, немое подозренье
И безнадежная недетская тоска.
Все что-то жуткое скрывают молчаливо,
Как будто прячется загадка за спиной…
И все бежит она, бежит нетерпеливо,
С кривыми ножками, с фигуркою больной.
Растерянно глядит в сконфуженные лица
И, не поняв еще, — трепещет и боится.
4
«Да полно, посиди, умаялся, дружочек!
Ишь вымазал себе коленки об песочек.
Ведь этакий шалун, прости меня господь!
Поверите ль, божусь, — минутного покоя
И днем, и вечером не знаю от него я,
Такого сорванца не только бы пороть,
А прямо бы в мешок и сдать городовому,
Что ни на есть свирепому и злому!»
Так няня старая досадливо ворчит,
А Димка, кругленький и ласковый, как котик,
Три пальца крохотных отважно сунул в ротик,
Из-под густых ресниц дурачливо глядит
И словно дразнит нас: не страшно и не ново
Сказанье про мешок и злость городового.
5
Во что играть? В царя! Нет, в салки, в колдуна!
Считаться… раз, два, три… послушайте, считаться!
Лишь Вавочка, смеясь, упрямится одна:
«Я с вами в колдуны не вздумаю играться.
Ну вот еще… зачем? Вы только напылите.
Сережка рвет кушак, а Оля упадет.
Уж лучше в коршуна… я курочка, хотите?
Но как же, Вава? Нет, без счета не идет!»
А Вавочка стоит с приподнятой головкой,
Чуть щуря щелочки своих веселых глаз.
Увы! Ей побеждать приходится не раз —
Все очарованы коварною плутовкой.
Она премилая — как уголь завитушки,
На щечках ямочки и ямки на руках.
Все грациозно в ней — и розовые ушки,
И ножки длинные в голубеньких носках…
И Вава — курочка, а Гришенька — ворона.
Так рано вводится власть женского закона!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)