1 Я семь светильников зажег. Я семь настольных ламп зажег. Я семь стеклянных белых ламп зажег и в стол убрал. Я календарь с него убрал, когда газетой накрывал, потом чернильницу умыл, наполнил целую чернил и окунул перо. 2 Я окунул неглубоко но вынул — вспомнил, что забыл бумагу в ящике стола. Достал бумажный лист. Лист — отглянцованный металл, металл — пергамент. Я достал по контуру и белизне такой же точно лист. 3 Листы форматны — двойники, вмурованы в них тайники, как приспособленные лгать, так искренность слагать. Я окунул перо. Пора слагать! Но вспомнил, что февраль, за стеклами окна февраль. Вечерний снегопад. 4 Мое окно у фонаря. Снежинки, будто волоски опутали воротники двух девичьих фигур. Фигуры женщин февраля и белозубы, и близки. Поблескивает скользкий ворс их грубошерстных шкур. 5 Курили девочки… Они вечерние, как две свечи. Их лица — лица-огоньки у елочных свечей. Ты, вечер снега! Волшебство! Ты, ожидание его, активного, как прототип мифической любви. 6 Но ожидаемый — двойник тех мифов. Беспардонно дни откроют хилое лицо великих двойников. Фонарь, ты белка. Ты, обман, вращай электро-колесо! Приятельницы — двойники, окуривайте снег! 7 Я занавеску опустил. Отполированный листок настольной лампой осветил. Я глубже сел за стол. Я глубже окунул перо, подался корпусом вперед… но вспомнил… осень: о себе особый эпизод. 8 Стояла осень. О, сентябрь! Медовый месяц мой, сентябрь! Тропинка ленточкой свинца опутывала парк. Парк увядал… Среди ветвей подобны тысяче гитар, витали листья. Грохотал сентябрь: — Проклятый век! 9 — Проклятый… — Слово велико! Велеречиво не по мне. Благословенных — нет веков. Проклятых — тоже нет. Век — трогателен он, как плач влюбленных старцев и старух. В нем обездолен лишь богач. Безбеден лишь поэт. 10 Как слезы, абсолютен век! Прекрасен век! Не понимай, что абсолютно черный цвет — иллюзия, искус. Наглядно — есть он, черый цвет, есть абсолютный человек, есть абсолютный негодяй, есть абсолютный трус! 11 Стоял сентябрь. Сиял сентябрь! Медовый месяц мой, сентябрь! Тропа зигзагами свинца избороздила парк. Тогда на парк упал туман. Упал туман, и терема деревьев, и огни аллей невидимы под ним. 12 Тогда туман затвердевал, как алебастровый раствор, к лицу приблизишь кисти рук и пальцы не видны. Мы, существа земных сортов, мы, люди улиц и садов, как статуи, погружены в эпический туман. 13 Что было делать? Я стоял у деревянного ствола. Я думал в кольцах табака опять о двойниках. У каждого есть свой двойник, у капли, жабы, у луны. Ты, мне вменяемый двойник, поближе поблуждай! 14 Где ты блуждаешь, мой двойник, воображенный Бибигон, вооруженный ноготком, мой бедный эпигон? Тебя я наименовал, ты сброшюрован, издан, жив, тебе проставлен номинал истерики и лжи. 15 Те медленней меня, модней, ты — контур, но не кость моя, акт биографии моей, мой седьмое «Я». Ты есть — актер, я есть — статист. Ты — роковой орган. Я свист. Ты — маршал стада, стар и сыт, я — в центре стада — стыд. 16 О, если бы горяч ты был, как беды голытьбы, как старый сталевар с лицом отважно-голубым. О, если б холоден ты был, как пот холодный, ловкий плач, но ты не холоден и ни на градус не горяч… 17 Я семь светильников гашу, за абажуром абажур. Я выключил семь сот свечей. Погасло семь светил. Сегодня в комнате моей я произвел учет огней. Я лампочки пересчитал. Их оказалось семь. 18 Прекрасен сад, когда плоды созрели сами по себе, и неба нежные пруды прекрасны в сентябре. Мой сад дождями убелен. Опал мой самый спелый сад, мой самый первый Аполлон, мой самый умный Моэм, сад. 19 Летайте, листья! До земли дотрагивайся, лист! Замри! До замерзанья — до зимы — еще сто доз зари. Отогревал сад-огород, мой многолапый сад-кентавр, а листья, листья-хоровод из бронзовых литавр. 20 Лимит листвы в саду моем? В студеных дождевых щитах плывут личинки, их — мильон!.. Я прежде не считал. Любой личинке бил челом… Но вечно лишь одно число. Число бессмертно, как вино — вещественно оно. 21 Мы сводим счеты, вводим счет. Лишь цифры соблюдает век. Одной природе чужд подсчет. Вот так-то, человек! Летайте, листья, вы, тела небес, парите и за нас… Ни ритуалов, ни тирад в саду. Лишь тишина. 22 Сад — исхудалый хлорофилл… Зачем сочится седина? Зачем ты животом не жил, ты фрукты сочинял? Плоды полудней дураки припишут дуракам другим, твою Песнь Песней — дураку, тихоне — твой разгул! 23 Фавор тебе готовит век, посмертной славы фейерверк. Ты счастлив нынешним: дождем, дыханьем, сентябрем. Ни славы нет тебе. Ни срам не страшен для твоих корней. Безмерен сад. Бессмертен сад. Бессмертен — сам!
(2 votes, average: 4,50 out of 5)