1
Упало и небо и время
и рюмки цветов и вода в даль дороги
и сердце и руки — устали.
И хочется взять и отдать эту шкуру,
остыла висеть на костях,
и голову — снимок — отдать.
О, стой, о, ступи, потерпи еще малость —
и соком нальются хрящи и стопы,
о, нет, не нальются, откуда их, соки?
Ты на перепутье. Я на перепутье?
Но где же дощечка, чтоб влево пойти,
чтоб вправо, чтоб прямо. Ты друг перепутал.
Светился квадратик окна и не светит.
Значит, бездомность при полной луне.
Меч перекован, его кузнецы — в бубенцы!
Друг меня предал — покончил с собой.
В будущей жизни друг друга мы не узнаем,
порознь не глядя друг мимо друга пройдем.
Скажут: у них перламутровы лица.
2
Птичка-тряпичка, клевательница ягод,
что ты играешь на флейте, не мелькая, —
это играю на каменной флейте — я.
Я говорю, невидимка, тебе — невидимке,
ты, улетая, окаменеешь от температур,
и будут слушать подошвы твой хруст и смеяться.
И светлые троны построим
из лепестков и миражей,
гнезда жизни!
Мать моя, смерть, как провожала в жизнь!
Я не покину тебя.
Ты верь мне, верь мне!
3
И буду тайно коротать луны,
ища на белом этаже черный.
Не верь, не верь, что есть заря зрима,
где спичкой водит делегат пыльной.
Она взойдет, но будет уж не круг красок,
а выстрел рук и голубой бойни.
Не верь, не верь, что горизонт розов!
А я зову возлюбленную мглу.
Но ничего исправить нет знака
и белых голубей взор, взрывы.
О бедный, бедный мировой отдых,
политый краской типографий,
охоты псовой и у скал — ускользает
серебряная ветвь твоего сердца
и моего, и я, моих нитей
и их собачьи языки смоют,
о как ребячьи!
Я не хочу вспоминать губы,
ни руки восковые, будто ногти сняты,
время мое уходит праздно,
и в мозгу, где был изгиб — клетки пусты.
Голубь как белая бабочка ходит-ходит,
не верь, не верь, что у него утро.
И это дни идут назад, на когтях лапы
и рев иллюзий эволюционных,
как рвут дожди мои скандал-руки.
Не верь, не верь, мое дитя золотое,
ты златотканно, и в моих Микенах
лист перевернут… Свист ста!
4
Время — упадок — и падают на спину птицы.
Листья взлетают и намокают,
и не мигают миллионоглазые мухи.
Скоро возьмутся за пилы зубные,
вырубят дом мой дневной и опрокинут,
что ж, мне достаточно и землянки.
Я с чертежами залягу на зиму,
скажем, в углу и закроюсь глазами,
в вечный гамак из паутины.
Этих закованных в ложные цепи
из катастроф
дунь — и рассыпятся, пыль это, пыль.
Птицы зловещи, их градус и речь,
и не сморгнешь, и не знаешь, куда унесут
их треугольники-крылья — и хвост и — клюв,
Ляг в ухо лягушке,
Я не был, не был! Согласен.
В списки воскресших меня не пишите, —
этих утопий я не знаток.
В списки воскресших меня не пишите —
ноги, ветрами гонимы,
мокнут как листья.
5
Не орфография,
кнут и его ударенья,
ритмика боя с собой, глобус пустынь,
Кто ее слышит, лисицы на скалах,
когда проливаются снеги
слез невидимок-волков.
О одиноки!
И ноги устали,
уши и капилляры.
Гордые гимны,
звездные речи!
Не увлекают — фальшивки.
Кожа и лимфа
как висящие змеи на подбородках,
и сыплется чешуя.
Камни устали. На наковальне
молот накален по темени бьет.
Струны у пальцев остыли.
6
Рыцарь и рог — как мираж в запятых,
когти у рока устали.
Выбрось, не натянуть!
Что ж ты наделал с собой, что глазницы
пусты, в них плещется ртуть.
Бицепсы как паутина.
Сердце как перстень
в двух пальцах.
Бюст Аполлона пуст.
О неопрятен декор оптиматов.
И вьются собаки меж кирпичей,
где мусор, крича:
«Микены! Микены!» —
чертим рукой волосатыми лепестками.
Видение ливней как золотых монет!..
Мигни!
Когда я уйду — сожгите,
И пеплы уйдут по водам тела.
7
Тихие толпы бегут в одиночку.
Лютни у них не играют. Поют.
А подземелья закрыты.
Лютни поют: скоро! скоро!
Вверх нужно, вверх, туда вы уйдете,
вниз не смотрите — вверх!
Люди не умирают, а каменеют
их лебединые шеи
заткнуты пробкой.
Пули, ветрами гонимы,
устали,
падают в горсти.
Все мы взлетим, как чайные ложки
будем оттуда
звоном в стакане.
Новые люди нальются собой.
Боги вы боги, антиитоги.
8
Погаснет Звезда и еще через месяц уйдет Небосвод
и не будут кружиться дубы заоконные на корнях
и змея не очертит круги
и скальпель с пинцетом положит Хирург,
он вмонтирует в сердце часы
и будет их заводить,
а сады цветомузыки — моль съест,
и положат мне Луну в рот красный.
Ну, попразднуй уход
тринадцатой рыбки из щелей пруда
и взлетанье ее на крылах-орлах
к жизни; и жажда, она задохнется под градом скал
и расплавится воск ее перышек
вниз, как спина.
Говорил же тебе: не пророчь,
не приводи в движенье Ничто,
пусть стоит и мерцает и брызжется,
и цветет, и свистит.
Ты же закрой глаза-веки, рот и не тронь
все случится само и без тебя, ты себя
прибереги пока, свет тебе делает смотр,
а потом уж решай,
стоит ли розе вздохнуть,
а слонам трубить,
в том мажоре жить сто световых лет.
Зло опереточное оставь, о Зевс!
Розы пахнут. Слоны трубят!
9
Всю ночь, всю ночь шел дождь
как шквал.
И умер с оком конь.
Всю ночь шли нищие в шелках
под фонарем —
без фонарей.
И пифии в болоте пели.
Их пенья были о коне,
как обо мне,
печалью тонки.
У нищих был раскрытый рот
и в нем
решетчат
Время смято, снято
как море бился
глаз.
Коня — огня — и от меня
что требует
Эллада?
Я смерть пою.
Я рву на саван сантиметр —
кармашек для души…
Всю ночь, всю ночь лицо блестело!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)