Листья осенние желтого клена, Кружитесь вы надо мной. Где же наряд ваш, нежно-зеленый, Вам подаренный весной? Брошены вы, как цветы после бала, Как после
Стихотворения поэта Гофман Виктор Викторович
Как медленно листья ложатся в бессмертную слякоть земли, и скоро уже закружатся под небом родные мои. Когда временами дыханье морозного ветра замрет, люблю ощущать
Как прежде ярко светит солнце Среди сквозящих облаков. Озарено твое оконце Созвучной радугой цветов. Скользя по облачкам перистым, Бежит испуганная тень, И на лице
Давно и тихо умирая, Я — как свеча в тяжелой мгле. Лазурь сияющего рая Мне стала явной на земле. Мне стали странно чужды речи,
Твое кольцо есть символ вечности. Ужель на вечность наш союз? При нашей радостной беспечности Я верить этому боюсь. Мы оба слишком беззаботные… Прильнув к
Так долго мечталось о жизни стоящей, и вот под конец ничего не сбылось… Из прежней воли свежо и ноюще дохнуло озоном твоих волос. Измучась
Из каких — пискляв и мелок — занесло тебя миров, бич зеленых посиделок, отравитель вечеров. Не расслабиться у пру’да, не задуматься в лесу —
Со всем, что мне дорого, ты умирала: с хорами созвездий и эхом веков, стонала и таяла влага Арала в тисках наступивших на горло песков.
Во храме затуманенном мерцающая мгла. Откуда-то доносятся, гудят колокола. То частые и звонкие, то точно властный зов, Удары полновесные больших колоколов. Торжественны мерцания. Безмолвен
Как все-таки глупо бывает вначале: суровым призваньем по-детски горды, мы счастья презрительно не замечали, на свежем снегу оставляя следы. И лишь у минувшего вязких
Мы когда-то встречались с тобой, Поджидали друг друга тревожно. И казалось нам: можно… Был эфир голубой. Серебрил наш весенний союз – Смех, как струн
Я пишу тебе из такой тьмы, которую не осветишь словом Завета, и все же, послушай, здесь были мы уже не помню в какое лето.
Я хочу, чтоб прошедшее было забыто. За собой я огни потушу. И о том, что погибло, о том, что изжито, Я тебя никогда не
Бог! Всемогущий Бог! Я здесь, трусливый и бессильный; Лежу, припав на камень пыльный, В бессменном ужасе тревог. – Бог! Всемогущий Бог! Я прибежал к
Жить невозможно в тупом постоянстве и комарином жужжаньи забот; все перемелется в этом пространстве, в мутный затянется водоворот. Не потому ль от тоски монотонной
Стол деревянный под навесом, речивых тостов череда, и между пиршеством и лесом спешит прозрачная вода. На блюде лобио зеленый, левей — близнец его —
Снег серебристый, душистый, пушистый. Санок искрящийся бег. Серое небо пустынно и мглисто. Падает медленный снег. Весь изнемогший, как люди продрогший, Месяц томится вверху. Снег,
Ведь не зря предупреждали, это тягостный транзит, от толкучки на вокзале трупным запахом сквозит. От газетного киоска блудным зудом и тоской, от высокого подростка
Когда порой томлюсь прибоями Моей тоски. Жалею я, зачем с тобою мы Не мотыльки? Была б ты вся воздушно-белая, Как вздохи грез, Летала б
Мне сладостно вспомнить теперь в отдаленьи Весь этот смеющийся сон, Все счастье мое в непорочном сближеньи, Которым я был упоен. Когда, отрешенный от бредных