Стихотворения поэта Гофман Виктор Викторович

Листья осенние желтого клена, Кружитесь вы надо мной. Где же наряд ваш, нежно-зеленый, Вам подаренный весной? Брошены вы, как цветы после бала, Как после

Как медленно листья ложатся в бессмертную слякоть земли, и скоро уже закружатся под небом родные мои. Когда временами дыханье морозного ветра замрет, люблю ощущать

Как прежде ярко светит солнце Среди сквозящих облаков. Озарено твое оконце Созвучной радугой цветов. Скользя по облачкам перистым, Бежит испуганная тень, И на лице

Давно и тихо умирая, Я — как свеча в тяжелой мгле. Лазурь сияющего рая Мне стала явной на земле. Мне стали странно чужды речи,

Твое кольцо есть символ вечности. Ужель на вечность наш союз? При нашей радостной беспечности Я верить этому боюсь. Мы оба слишком беззаботные… Прильнув к

Так долго мечталось о жизни стоящей, и вот под конец ничего не сбылось… Из прежней воли свежо и ноюще дохнуло озоном твоих волос. Измучась

Из каких — пискляв и мелок — занесло тебя миров, бич зеленых посиделок, отравитель вечеров. Не расслабиться у пру’да, не задуматься в лесу —

Со всем, что мне дорого, ты умирала: с хорами созвездий и эхом веков, стонала и таяла влага Арала в тисках наступивших на горло песков.

Во храме затуманенном мерцающая мгла. Откуда-то доносятся, гудят колокола. То частые и звонкие, то точно властный зов, Удары полновесные больших колоколов. Торжественны мерцания. Безмолвен

Как все-таки глупо бывает вначале: суровым призваньем по-детски горды, мы счастья презрительно не замечали, на свежем снегу оставляя следы. И лишь у минувшего вязких

Мы когда-то встречались с тобой, Поджидали друг друга тревожно. И казалось нам: можно… Был эфир голубой. Серебрил наш весенний союз – Смех, как струн

Я пишу тебе из такой тьмы, которую не осветишь словом Завета, и все же, послушай, здесь были мы уже не помню в какое лето.

Я хочу, чтоб прошедшее было забыто. За собой я огни потушу. И о том, что погибло, о том, что изжито, Я тебя никогда не

Бог! Всемогущий Бог! Я здесь, трусливый и бессильный; Лежу, припав на камень пыльный, В бессменном ужасе тревог. – Бог! Всемогущий Бог! Я прибежал к

Жить невозможно в тупом постоянстве и комарином жужжаньи забот; все перемелется в этом пространстве, в мутный затянется водоворот. Не потому ль от тоски монотонной

Стол деревянный под навесом, речивых тостов череда, и между пиршеством и лесом спешит прозрачная вода. На блюде лобио зеленый, левей — близнец его —

Снег серебристый, душистый, пушистый. Санок искрящийся бег. Серое небо пустынно и мглисто. Падает медленный снег. Весь изнемогший, как люди продрогший, Месяц томится вверху. Снег,

Ведь не зря предупреждали, это тягостный транзит, от толкучки на вокзале трупным запахом сквозит. От газетного киоска блудным зудом и тоской, от высокого подростка

Когда порой томлюсь прибоями Моей тоски. Жалею я, зачем с тобою мы Не мотыльки? Была б ты вся воздушно-белая, Как вздохи грез, Летала б

Мне сладостно вспомнить теперь в отдаленьи Весь этот смеющийся сон, Все счастье мое в непорочном сближеньи, Которым я был упоен. Когда, отрешенный от бредных

О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат! Белокрылый, как я, альбатрос. Слышишь, чайки кричат. Воздух тьмою объят, Пересветом удушливых гроз. Это

О, девочка моя, твои слова так скрытны, Но я в глазах твоих все тайны уловлю. Я твой подвижный стан, прямой и беззащитный, Так радостно-светло,

Лежу. Забылся. Засыпаю. Ты надо мной сидишь, любя. Я не гляжу, но вижу, знаю – Ты здесь, я чувствую тебя. Я повернусь – и

Прежнее счастье возможно. Ты мне сказала: приду, Холодно мне и тревожно. Нетерпеливо я жду… Сколько же нужно усилий Прежнее счастье вернуть! Мы ведь уж

Над кипучей пучиной вокзала вьется бабочки легкая речь; и частит, и крошится кресало, но фитиль успевает поджечь. Заплутав, из небесного сада ненадолго сюда залетев,

Мне не хочется больше идти. Не взманит меня ласковость грез. Каменисто–неверны пути. Неприступен и страшен утес. Я устал. Я упал. Я увяз В обжигающем

Пойду к тому, который слышит, Хотя придавленный в борьбе, — Который так же трудно дышит, Сын города! пойду к тебе! Ты весь какой-то бледнолицый,

Счастье придет. Дни одиночества, дни безнадежности, Дни воспаленной, тоскующей нежности, Счастье как светом зальет, Счастье придет. О, не грусти. О, не желай же всегда

Как я счастлив на этой неделе! Небывалый простор впереди. Незаметно леса облетели, но последние медлят дожди. Хорошо быть простым и покорным, видеть небо и

Помню жар прокуренных собраний, полуночных споров хрипоту; эшелон в редеющем тумане, тюфяки тифозные в поту. Опиумный ветер Семиречья, пыльных юрт пологие горбы, гибнущее племя

Сегодня все море как будто изрыто Гремящими встречами пен. Сегодня все море грозит и сердито На свой истомляющий плен. Пушистые клоки, косматые пряди, Хребты

Мне сладостно-ново, мне жутко-отрадно Быть кротким, быть робким с тобой. Как будто я мальчик, взирающий жадно, Вступающий в мир голубой. Еще неизведан, и чужд,

Ты помнишь наши встречи летом Меж лепестков, меж лепестков? Где трепетал, пронизан светом, Кудряволиственный покров? Ты помнишь, раздвигая травы, Мы опускались у куста? И

Настойчивой томит голубизною небесный свод, и все сильней печет; и время, обмелевшее от зноя, ленивее, медлительней течет. За трапезой дородные узбеки, степенно разместившись на

И ветер, веющий стремительно и буйно, И развевающий, и рвущий волоса. И моря вольный блеск, ходящий многоструйно – О, беспредельная, о, мощная краса! То

Был тихий вечер, вечер бала, Был летний бал меж темных лип, Там, где река образовала Свой самый выпуклый изгиб, Где наклонившиеся ивы К ней

О, не ходи на шумный праздник. Не будь с другими. Будь одна. Мороз, седеющий проказник, Тебя ревнует из окна… Зажгла пред зеркалом ты свечи.

Как живется, крошечка? Видно, нелегко. «Курочка, картошечка, водочка, пивко…» Постоит, уносится поезд в темноту, и разноголосица смолкнет на посту. До иного скорого хмурого в

Ветер плечи твои согнул, истрепал соломенный плащ; под его сиротливый гул слушай цапли осенней плач. Говорил о судьбе монах у теченья большой реки, и

Ярко-пенистых волн переливы Затихают, пурпурно горя. Берега задремали лениво – Запылала пожаром заря. В небесах на мерцающем фоне – Облаков позолоченных рой. Это –

И когда суровый и гудящий голос божий душу позовет, в сумерках осенних моросящий дождик не прервется у ворот; как в полете, накренится местность, мокрые

Я часто счастья ждал, усталый от ненастья. Молитвам ропотным внимала тишина. И вот мне кажется, вся беспредельность счастья, Как в солнце все лучи, —

Проходите, женщины, проходите мимо. Не маните ласками говорящих глаз. Чуждо мне, ушедшему, что было так любимо. Проходите мимо. Я не знаю вас. Горе всем

Мы будем близки. Я в том уверен. Я этой грезой так дорожу. Восторг предчувствий – о, он безмерен. Я суеверен. Я весь дрожу. Мимозой

На пятачке еще свободно, и праздным взглядом смотреть отрадно и дремотно на море рядом. Там солнце медленно садится, и от литфонда волна безвольная искрится

На тонких ветках кудрявый иней, Как серебристо-пушистый мех. И туч просветы лучисто-сини. На ветках иней. На сердце – смех! Как две снежинки, сомкнувшись крепко,

Весна, приди, не медли боле, — Мое унынье глубоко, — Моей усталой, тихой боли Коснись ласкающе-легко. Я изнемог от дум бессильных, От исступления в

Уже последняя дремота безволит дряхлые виски, а он из сердца тянет что-то, привстав над миром на носки. На сцене седенький и ветхий дрожит слабеющей

Где я кружился? Куда я бежал? Вот я сложился, как в маме лежал. В черную стужу Богу шепчу: «Больше наружу я не хочу. Мучить

У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий. Их один только я для тебя мог придумать любя. Их певучей волной, то нежданно крутой,