Сегодня и завтра, волос рыжей — Лампада, платок, Шуберт. Сегодня и завтра чужой душе В промокшей сидеть шубе. Сегодня и завтра кольцом на лбу
Стихотворения поэта Губанов Леонид Георгиевич
И мир мной покинут, и пики козыри, и когда надо мной проституток, бродяг и уродов полки — не пикнут кости И Цветаева материлась, дура,
Жизнь — это наслаждение погоста, грубый дом дыма, где ласточка поседевшей головою бьется в преисподней твоего мундира. Жизнь — это потный лоб Микеланджело. Жизнь
Я провел свою юность по сумасшедшим домам где меня не смогли удавить, разрубить пополам где меня не смогли удивить… ну а значит, мадам я
Что ангел мой родной мне пишет? Что Бог к моим страданьям шьет? Я чувствую тебя все ближе, холодной грусти переплет. От этой истины, ручаюсь,
Еще и губ не выносили, но кашляли в платок тайком. Мы пол-России износили колоколами отпоем. На наши тихие молебны ареста сладкий перезвон, как мальчики
Души безумной рваные коленки. Что Фауст приземлиться ли слезам чтоб запечатать теплые конверты, где дышит молоком моя Рязань? Какой бы смертью нас ни занесло
И туча остановится и облако состарится кто крестится и молится в душе моей прославится! На бусы гляну ветхие возьму лицо… пожалуюсь и не увидеть
Полина! Полынья моя! Когда снег любит — значит, лепит, А я, как плавающий лебедь, В тебе, не помнящей меня. Полина! Полынья моя! Ты с
Над питейным домом дым стоит лопатой. Пахнет пятым томом и солдатским матом, и зимой сосновой в кабаках хрустальных, и бессмертным словом: «Как же мы
Сиреневый кафтан моих обид… Мой финиш сломан, мой пароль убит. И сам я на себя немного лгу, скрипач, транжир у поседевших губ. Но буду
Задыхаюсь рыдающим небом, бью поклоны на облаке лобном. Пахнет черным с кислинкою хлебом. Пахнет белым с искринкою гробом. По садам ли гуляют по вишенным
Этой осенью голою, где хотите, в лесу ли, в подвале, разменяйте мне голову, чтобы дорого не давали. И пробейте в спине мне, как в
Тетрадь в сафьяновой обложке, в шкафу — серебряные ложки, да полустертый портсигар, да свечки старенькой нагар, той, что стояла на окошке, в ту ночь,
Ресницы взмахивают веслами, но не отплыть твоим глазам… Как пасынок иду за звездами и никому их не отдам. Моя душа — такая старая. И
А если лошадь, то подковы, что брюзжат сырью и сиренью, что рубят тишину под корень неисправимо и серебряно. Как будто Царское Село, как будто
Прошлое! Пусти меня, пожалуйста, на ночь! Это я бьюсь бронзовой головой в твои морозные ставни… И закрой меня на ключ, от будущего напрочь, Умоляй,
Когда румяный мой ребенок хрустальной ночью плачет зря в глазах любимо-утомленных читаю рукопись царя. Когда коробит лепрозорий перчатки Пушкина в аду, я вдохновенье как
Александру Галичу Молись гусар пока крылечко алое, сверкай и пой на кляче вороной пока тебя седые девки балуют и пьяный нож обходит стороной. Молись
Природа плачет по тебе, как может плакать лишь природа. Я потерял тебя теперь, когда лечу по небосводу Своей поэзии, где врать уже нельзя, как
Я — красный круг. Я — красный круг. Вокруг меня тревожней снега Неурожай простывших рук Да суховей слепого смеха. К мольбе мольберты неладны. Затылок
Я беру кривоногое лето коня, как горбушку беру, только кончится вздох. Белый пруд твоих рук очень хочет меня, ну а вечер и Бог, ну
В простоволосые дворца Приходишь ты, слепая осень, И зубоскалят топоры, Что все поэты на износе, Что спят полотна без крыльца, Квартиросъемщиками — тени, И
Опять ему дожди выслушивать И ждать Иисуса на коленях. А вы его так верно сушите, Как бред, как жар и как холера. Его, как
Алене Басиловой И грустно так, и спать пора, но громко ходят доктора, крест-накрест ласточки летят, крест-накрест мельницы глядят. В тумане сизого вранья лишь копны
Ты яблочно грустна. Я — тайно даровит. И я теперь узнал, Что осень догорит. Что на святой пирог И шаткость корабля напишет эпилог Промокшая
Я — одноногая река. И мне сама судьба велела Качать зеленые века Паршивый парусник Верлена. Я — мот. Я — ряба. Я — поклон,
Собаки лают — к просьбам, Волчицы воют — к хлебу, А у меня и просек До тех загадок не было. Пожарник пляшет — к
Все будет у меня — и хлеб, и дом, и дождик, что стучит уже отчаянно, как будто некрещеных миллион к крещеным возвращается печально. Заплаканных
У меня волосы — бас До прихода святых верст, И за пазухой вербных глаз — Серебро, серебро слез. По ночам, по ночам — Бах
Владимиру Алейникову Здравствуй, осень, — нотный гроб, Желтый дом моей печали. Умер я — иди свечами. Здравствуй, осень, — новый грот. Если гвозди есть
Перед отъездом белых глаз Смеялись красные рубахи. И пахло ночью и рыбалкой, И я стихотворенье пас, Была пора последних раз Перед отъездом белых глаз.
Церковь не умеет лететь. Не умеет летать церковь с целою пригоршнею музыкальных денег. Ну а я в тебя не умею целиться, и всему виной
Была б жива Цветаева, Пошел бы в ноги кланяться — Пускай она седая бы И в самом ветхом платьице. Понес бы водку белую И
Мне бы только лист и свет, мне бы только свет и лист, неба на семнадцать лет, хлеба на полночный вист. Редких обмороков рвань, рифмой
Скупцы, зловещие подонки, кого вы ставите на полки: какая ложь, какая грязь! Раб после выстрела — есть князь. Что мне в нелепой канители, как
Я с тем еще здоровьем в Христе немного пьяный, я — тень его дороги, но юный или рьяный. Опальными устами прошу посторониться тем буквам,
Ни с того, ни с сего чай забыт, дом забит. Ни с того, ни с сего слякоть волчьих молитв. На ограбленных — ветр. На
Веронике Лашковой Благодарю за то, что я сидел в тюрьме благодарю за то, что шлялся в желтом доме благодарю за то, что жил среди
Погибну ли юнцом и фатом на фанты? Юсуповым кольцом на Гришкины следы? Не верю ни жене, ни мачехе, ни другу В чахоточной стране, где
А за останком старовера, Который крестик огулил, На три рубля сходились вербы, Забыв картофель и кули. И Бог вынашивал картину, И крапал праздник-новичок, И
…И когда голова моя ляжет, и когда моя слава закружит в знаменитые царские кражи, я займу знаменитые души. Сигареты мои не теряй, а лови
Я помолился голубейшим ликам о том, что скоро побелеет локон, и смерти испугается свеча, узнав, как тают по священным книгам ученики любимейшие Бога. И
О, родина, любимых не казни. Уже давно зловещий список жирен. Святой водою ты на них плесни, ведь только для тебя они и жили. А
Эта женщина не дописана, Эта женщина не долатана, Этой женщине не до бисера, А до губ моих — Ада адова. Этой женщине — только
Непригоже жить впотьмах, Словно клавиши рояля. Темно-синий почерк птах. Мы — бояре, мы — бояре. Пусть поженятся бинты В серебре всплакнувшей рощи. Посмотрю, какая
Моя свеча, ну как тебе горится? Вязанья пса на исповедь костей. Пусть кровь покажет, где моя граница. Пусть кровь подскажет, где моя постель. Моя
Запятая платья Не в диктанте тела. Пусть сады не платят Чернокнижьем девок. Я — наивно запрост, И смешон, так далее. Одноногий Август Золотил сандалии,
И буду я работать, пока горб не наживу да и не почернею. И буду я работать, пока горд, что ничего на свете не имею.