В Альбоме Лидиньке, где дышат все листки Цветами Граций, Муз, я вижу — Бурра прозу! Чтобы удобрить цветники, Понадобилось, знать, навозу.
Стихотворения поэта Илличевский Алексей Дамианович
Кокеткина, ученость полюбя, Сбирается навек проститься с модным светом: «Займуся, говорит, познанием себя..?» Так от того-то все она за туалетом?
Что вижу? не во сне ли я? Гром грянул, вы оцепенели, И кубки на пол полетели, И жажда ваша где, друзья? Придите же в
Кто к вечеру встает, румянами блистает, Рогами жалует и с прибылью бывает? Жена-угадчица и говорит: луна! А я что думаю? я думаю: она.
Несчастных в свете миллионы, Спокойствие от всех бежит; Преступнику грозят законы, Невинного судьба страшит.
Какой счастливец Гур! Я полюбил Еглею, И что же? тысячу соперников имею: Он любит лишь себя и больше никого, И нет соперника ему ни
Скупой, обкраденный, кляня свой рок противный, Кричал в отчаянья: «повешусь на крюку!», Но вдруг опомнился: «веревка стоит гривны, Нет, лучше даром я…» — и
О Дружба! лучший дар всещедрых к нам богов! Ты наполняешь жизнь весельем безмятежным, И неизменчива, как резвая любовь, Под старость дней еще живишь участьем
Любезность, молодость, краса, — все было в ней, Все было и цвело, увы! не много дней. В Гимене счастия едва познала сладость, Рок положил
«Пиши, пожалуйста, ты умными Ослов!» — Эзопа убеждал Осел-нравоучитель; Что ж Ксанфов отвечал затейливый служитель: «Нет! я ведь не осел, а ты не баснослов».
Сбрось иго вымышленных нужд, Не знай воздержности лишь в час благотворенья, Счастлив не будешь — будешь чужд Раскаянья и сожаленья.
Пришел за долгом к Карпу Фока, А тот готовил душу в рай: «Давно прошло уж время срока, Что ж деньги, слышишь ли? отдай». —
«Скажи, мой сын! — Зевес Минску говорил, — Ты смертных судия, ты зришь пороков разность, Кто тартар жертвами всех больше населил? Злость». — Нет.
К родильнице крестить Священника призвали: «Да где ж отец?» он вопросил куму; «В отлучке, батюшка!» сказали, А та прибавь: «уж три года тому».
В возгласах оды сумасбродной: «Бессмертен я!» — кричит Дамон; Питаясь виршами и смертию голодной, Еще не слегши в гроб — бессмертен точно он.
Свет, пышность, суета! я с вами расстаюсь; Пора за ум и жить скромнее. Прости и ты, Любовь! с которой, признаюсь, Расчесться всех труднее.
Цветочки если политы, То примутся, я твердо знаю: Похож я в этом на цветы, Где принят, полит быть желаю.
«Женися». — По сердцу житье мне холостое. — «Невеста есть». — Бог с ней. — «Понравится». — Пустое. — «В пятнадцать лет». — Дитя.
Пенька веревке говорила: «Стыдись! на то ли я на свет тебя пустила, Чтоб вешать на тебе людей?» — Меня же, матушка! на помощь им
«Ты давишь, а не жмешь, божусь! Пусти меня, я задушусь». — Я жму тебя с любовью брата. — «Ну так погиб я без возврата».
«Ты блещешь — я блистаю, Ты не летаешь — я летаю», — Шипя, взвиваясь, пред звездой Ракета хвастала собой; Не досказала, Рассыпалась, угасла и
Прох. Что так ты пристально глаза вперила в воды? Сир. В сем чистом зеркале, при ясности погоды, Я моего лица любуюсь красотой. Прох. Лица?
С соседями весь день бранилась злая Ксенья, Не с этим, так с другим; те, вышед из терпенья, Толпою с жалобой являются, к кому ж?
Поручившей мне переписать в Альбом несколько моих Эпиграмм В альбомах место ль Эпиграммам? Но вы велели — вот оне: Гоня смешное, милым дамам Нешло
Прекрасно быть красноречивым, Но безопасней — молчаливым: Друзья! молчанье — ум глупца И добродетель мудреца.
«Мое все! Золото кричало: За что ни вздумаю, плачу». — Мое, Железо отвечало: Я граблю, что ни захочу.
Он лирой возжигал сердца летевших в бой И в мир фантазии уносит нас с собой; Венчанный лавром Муз и бранного Арея, На Пицце место
У Пиндовых болот, под лавром сим увядшим, Здесь чудака положен прах: Чтоб быть в презрение и посмеянье впадшим, Он целый век провел в трудах.
Нельзя не пожалеть об участи Троады, Погибшей в древности от лошади Паллады; На зло ей вновь судьба нашла Не лошадь, так осла.
Расхвастался Трусим, припав к бутылке: «Уж я ли, говорит, я ль не был там и сям, И я ль с Суворовым не рыскал по
Санградо богача полмертвого лечил, И, уходя, всегда: «Тем лучше!» — говорил. Больной, соскучившись, не видя облегченья, Сказал: «Наследники мои того же мненья».
Как Постоянство, он без крыл, И как Невинность, без доспеха: Таков Амур в златые веки был, Где ж он теперь? исчез! мы ищем, нет
Изведала, вселяя страсть, Ты клятв и слез над сердцем власть, И всех с пособьем их морочишь, Только меня не проведешь: Хитришь ты, когда слезы
Простоном выдана книжонка предурная, А раскупается, как опыт мастерской: Простону выгода двойная: От глупости своей и глупости людской.
«Федот с дороги воротился, Ах! братец, как переменился, Нельзя узнать, совсем не тот». — Неужто стал умен Федот?
Самоубийца здесь Поэт похоронен. Что ж он? зарезался, расшибся, утопился? Потел над одою холодной три дни он, И сам от строф своих, бедняжка, простудился.
Все лживы, все своекорыстны, От всех обманы вижу я: Враги мне меньше ненавистны, Чем многие мои друзья.
«Украли у меня». — Жаль мне тебя, Вралев! — «Тетрадь моих эклог». — Так жаль же мне воров.
Будь недоверчива, Прелеста! к людям меней, Верь больше действию твоих волшебных глаз: Увидевши тебя, предастся всяк измене, Но уж в последний раз.
Открыться Лидии не смея, Я в первый день ее любил; На завтра, несколько смелее, Ей тайну сердца объявил; День ото дня нетерпеливей, На завтра
«Брат умер? Боже мой! А ты мне клялся вечно, Что вылечишь его: вот лекарь ты каков». — Что делать? братец ваш так болен был.
Певицей дочерью Макар, прельщая франтов: «Женитесь! говорит, талантов тьма у ней». Ему ответствуют: «А много ли талантов, Какие в древности имели курс рублей?»
Коперник справедлив, тут нечему дивиться: Я вижу сам, земля вертится; Но это что за чудеса? Два солнца светят мне в глаза.
«Приметил ли, мой друг, как Клав переменился, Бывал весельчаком, теперь совой глядит, Здоровье потерял, румянец, аппетит?» — Да что с ним сделалось? уж не
Клит журналистов всех злословил, Теперь их просит на обед; Он, слышно, книгу приготовил И хочет скоро выдать в свет.
Потомство скажет в изумленье, Петровым усумнясь делам: С ним царствовало поколенье Или он жил столетья сам.
Гимен, с тобой сопрягший Нину, Тем годовых времен изобразил картину: Ты сам — зима, твоя жена — Как осень будет плодовита, Малютки женины —
Прозрачностью перед Водою Гордилось Зеркало, Вода ему в ответ: «Ты пятна всякие в сравнении со мною Яснее кажешь, спора нет; Но вывести не выведешь,
Вот и тебе почить на месте сем досталось, О деятельный врач из всех врачей земных! Почий он ранее, то сколько бы осталось Покойников —
Одну застал меня Силен: «Здорово». — Здравствуй. — «Что ж так сухо? Нет, поцелуй меня, воструха!» Его?.. я?.. Ах! он старый хрен! Вишь, шутку