За кормою вода густая —
солона она, зелена,
неожиданно вырастая,
на дыбы поднялась она,
и, качаясь, идут валы
от Баку до Махачкалы.
Мы теперь не поем, не спорим —
мы водою увлечены;
ходят волны Каспийским морем
небывалой величины.
А потом — затихают воды —
ночь каспийская, мертвая зыбь;
знаменуя красу природы,
звезды высыпали как сыпь;
от Махачкалы до Баку
луны плавают на боку.
Я стою себе, успокоясь,
я насмешливо щурю глаз —
мне Каспийское море по пояс,
нипочем… Уверяю вас.
Нас не так на земле качало,
нас мотало кругом во мгле —
качка в море берет начало,
а бесчинствует на земле.
Нас качало в казачьих седлах,
только стыла по жилам кровь,
мы любили девчонок подлых —
нас укачивала любовь.
Водка, что ли, еще? И водка —
спирт горячий, зеленый, злой;
нас качало в пирушках вот как —
с боку на бок и с ног долой…
Только звезды летят картечью,
говорят мне: «Иди, усни…»
Дом, качаясь, идет навстречу,
сам качаешься, черт возьми…
Стынет соль девятого пота
на протравленной коже спины,
и качает меня работа
лучше спирта и лучше войны.
Что мне море? Какое дело
мне до этой зеленой беды?
Соль тяжелого, сбитого тела
солонее морской воды.
Что мне (спрашиваю я), если
наши зубы, как пена, белы —
и качаются наши песни
от Баку до Махачкалы.
(2 votes, average: 4,00 out of 5)