Зодчие в мрачной тревоге. У них состязание:
в Кельне
Новый задуман собор. Условие — не было б
в целом
Мире подобных ему; награда — бессмертье
в веках!
Ждать, чтобы небо само вложило им в душу
идею, —
Некогда: время летит; страшен каждый
потерянный день.
И в голове их идет проклятая всюду работа —
Башни строенье идет вавилонской у них
в головах:
Вместо стремленья души человеческой к небу,
стремленья
Неудержимого, вольного, полного верою чистой,
Детской надеждой, любовью девственной,
словно выходят
Злобные замыслы духа, палимого завистью. Даже
Там, где уж небо само посылает живые намеки,
Страсти земные темнят посланный небом узор.
Мукам душевным конца не видится. Самый
искусный —
Самый несчастный меж ними: всех лучше он
знает —
В наших руках лишь одно рукотворное; тут же
Нерукотворного нужно. — На рейнском сидит
берегу он.
Смотрит на мутную зыбь, на прибрежные горы
и замки —
Ищет покоя душе; а она расходилась, как море:
Мысль, точно пеною бурной, усыпана вся
чертежами;
И на прибрежном песке все тростью рисует
он храмы.
Вдруг — позабыты страдания! Сердце ликует:
выходит
Утренней чистой молитве подобный,
пленительный храм.
Хлынули слезы к очам от восторга. Но тут же
раздался
Смех над его головой. Обернулся: какой-то
вертлявый,
Зубы осклабив, над ним стоит старичок
и смеется.
«Очень похоже, — ему говорит, — удивительно
схоже
С Страсбургским это аббатством». И голову
зодчий повесил.
Злобно сровнял он песок; и опять завело
свою песню
Бурное сердце. Но вдруг оно просияло опять:
Новые начал чертить он выступы, стрелы,
розетки…
«Маинцкий это собор, — сказал старичок
и прибавил
Так поощрительно, — очень, да, очень похоже, —
чудесно!»
Стерши ногою чертеж, ушел — обессилен —
художник;
Но у него в голове засел этот адский старик:
К прежним терзаньям еще прибавилось новое;
прежде
Мог он хоть думать, искать; а теперь
в его мыслях одни лишь
Два, на песке, неудалые планы да Рейн
с стариком.
Вера исчезла в душе даже и в то, что он может
Освободить свою мысль от них, и в мозгу
воспаленном
Нет их тогда лишь, как все они перед ним
воочию.
Это все гонит его на Рейн, на прибрежный песок;
И осужден свои думы он думать теперь
под надзором
Двух этих скаредных глаз: он их чувствует
даже спиною.
Ненависть, злоба… Сидит и чертит; а тот
за спиной
И объясняет, на что все это похоже. О, сколько
Раз он в безумьи хотел умертвить старика!
Но однажды,
Ярости полн, говорит: «Вижу, великий ты мастер;
Вот тебе трость, — покажи ты мне уменье свое!»
И из-под трости его, той же самой, как только
попала
В руки она старику, выходить стал, частями,
Нынешний Кельнский собор. «Что хочешь, —
воскликнул безумец, —
То и бери за него: все, что достану, — твое!»
— «Выгодно ты покупаешь!» — прошамшил
старик, усмехаясь,
И из карманов своих стал золото сыпать
горстями
В волны реки. Прилила кровь к сердцу,
и зодчий мгновенно,
От чертежа отстранив старика, в него мощной
рукою
Верный направил удар, но быстро сверкнувшею
сталью
Только лишь воздух рассек: старика пред ним
не было; весь он
Облаком дыма исчез; исчез и чертеж-соблазнитель.
Тут лишь разверзлись у зодчего очи: «Так вот
оно кто он!»
В ужасе был он готов оставить все замыслы.
«С ними, —
Думал он, — душу погубишь!» И в церковь
пошел на молитву.
Но и молитва дала покой на короткое время,
Шепчут молитву уста, а мечта свое делает дело:
Стрелы бесчисленных башен, окон стрельчатых
узоры,
Давящий душу кошмар этих, каменных кружев.
«О боже,
Что твоя вечная жизнь мне даст вместо этого?» —
он
Мыслит и мыслей своих страшится, но пуще
страшится
Из головы упустить, что память ему сохранила
Из чертежа старика, и не ведает сам,
что страшнее.
Сон убежал от него: эти кружева, кружева душу
Всю его обвили, держат на привязи сердце
и мысль —
Не отпускают на шаг: или их, иль не нужно
и жизни!
Хочет он их начертить, за пергамент берется, —
пергамент
Путает мысли его; идет на прибрежный песок —
В памяти все помрачилось, смешалось, исчезло.
Кончено! надо решать с жизнью. Но, вяло
перстами
Щупая острую сталь, он думает: «Из-за чего же
Гибнуть бесславно, коль гибель — цена
за бессмертие в мире?»
А уж старик перед ним и стоит. Сговорились:
Вечером дьявол ему свой план передаст на том
самом
Месте, а зодчий ему изготовит как нужно
расписку,
Кровью своей, об уступке души своей. Радостен,
весел
Зодчий ушел: как гора с утомленных свалилася
плеч.
Только когда написал он обет свой, задумался
снова:
В мыслях явились его орудия пыток, какими
Люди терзали тогда друг друга, и волосы дыбом
Стали: какие ж ему готовит терзания ад?
Вновь изнемогши душой, пошел он на исповедь.
Добрый
Патер его успокоил. «Великое дело, —
сказал он, —
Дело святое! И бог спасет тебя. Будут народы
К нам притекать и свое к нам приносить
достоянье.
Все изготовь, как взялся, — по чести; но только
к расписке
Ты прикрепи эту малую часть чудотворного
древа;
План получи и отдай расписку: увидишь,
что будет».
Вечером зодчий застал старика на условленном
месте;
С полным доверьем старик ему передал план;
на расписку ж
Только с усмешкой взглянул и мгновенно
рассеялся дымом.
Так побежден был злой дух. — Началося строенье.
В шуме работы, в ее кутерьме, в беспокойстве
веселом,
Зодчий забыл старика; с возрастающим зданьем
собора
Рос его дух. В кружевах и блондах из камня
все зданье,
Словно надменный маркиз, счастливый, довольный
собою.
Наполовину оно уж готово; уж скоро в средине
Вырастет легкая башня; свои и чужие толпами
Рвутся к нему: диво всем этот вязаный в кружево
камень.
Видно далеко его! — Вечером ясным однажды,
Как воцарился кругом, после умолкших работ,
Мир тишины, на лесах один их остался хозяин.
Смотрит он в синюю даль, и за этою далью
он видит
Мыслию новую даль, а за тою еще и еще.
Тонет счастливая мысль в бесконечности мира:
Всю эту даль, что глаза видят и видит
одно лишь
Око души, суждено пройти его имени! Миру
Праздник — такая победа духа над камнем! —
И очи
Сладкий туман заволок слез упоенья собою.
Но сквозь туман этих слез вдруг он видит давно
позабытый
Образ: пред ним, на лесах, настоящий творец
его храма,
Юный, могучий и властный, и весь — торжество
и победа.
«Ты и водитель души твоей, патер, задумали оба
Сердцем лукавым меня обмануть; вы немножко
забыли,
Что, замышляя обман, вы в мое забрели
уже царство, —
Милости просим! В мое царство всем двери
открыты.
И полюбилася вам ваша расписка! — Зачем мне
Ваша расписка? — Ни мне, ни небу расписки
не нужны:
Вся ваша жизнь для меня и для неба расписки.
Но все же
Я за обман накажу: от меня если хочешь награды,
Так уж обманывай небо! Ты славой прельстился;
седые
В смену друг другу века пройдут; поколенья
людские
Место уступят одни другим; и не только
могилы
Ныне дышащего жизнью исчезнут, но даже
могилы
Будущих ваших людских поколений бесследно
В прах перейдут; целый мир переденется в новые
ризы:
Вместо дорог неуклюжих пойдут по железу
дороги,
В лодках летать к облакам будут люди; один
лишь в том самом
Виде, как в эту минуту, стоять неоконченным
будет
Этот собор, не угодный ни небу, ни мне;
и исчезнет.
Имя пустое твое, как дым; только матери детям
Будут рассказывать сказки, что я сошвырнул
тебя будто
С этих подмостков, и ты, вниз летя, сам забыл
свое имя…
Так победил ты меня!» — И, видя свой
путь загражденным
Неодолимою силою, зодчий невольно пред нею
Вспять подался, хоть стоял у края настилки;
и, рухнув
С нагроможденных лесов, чрез мгновенье летел он
на землю,
Сам позабыв свое имя, с лицом, искаженным
в предсмертном
Страхе, и ежился весь, обратиться желая
в пылинку.
(3 votes, average: 3,67 out of 5)