Полночь протекала тайно, как березовые соки. Полицейские, как пальцы, цепенели на углах. Только цокали овчарки, около фронтонов зданий, Да хвостами шевелили, как холерные бациллы. Дрема. Здания дремучи, как страницы драматурга, у которого действительность за гранями страниц. Три мильона занавесок загораживало действо. Три мильона абажуров нагнетало дрему. Но зато на трубах зданий, на вершинах водосточных труб, на изгородях парков, на перилах, на антеннах — всюду восседали совы. Это совы! это совы! узнаю кичливый контур! В жутких шубах, опереньем наизнанку, — это совы! улыбаются надменно, раздвигая костяные губы, озаряя недра зданий снежнобелыми глазами. Город мой! Моя царица, исцарапанная клювом сов, оскаленных по-щучьи, ты — плененная, нагая и кощунствуют над телом эти птицы, озаряя снежнобелыми и наглыми глазами. Город мой! Плененный город! Но на площади центральной кто-то лысый и в брезенте, будто памятник царю, он стоял, — морщины — щели, — алой лысиной пылая, и ладони, будто уши прислоняя к голове, и казалось — он сдается, он уже приподнял руки он пленен, огромный факел, сталевар или кузнец. Но на деле было проще: он и не глядел на птицу, медленно он улыбался под мелодии ладоней — пятиструнных музыкальных инструментов!
(No Ratings Yet)
Загрузка...