Сегодня ты выпрямишь спину опять, Далекая, незнакомая мать. Ночь Африки, словно могила, черна, На голый череп похожа луна, И выстрелов грохот в тяжелой мгле,
Стихотворения поэта Кубанев Василий Михайлович
Он в мир наш неслышными входит стопами Вместе с первой нежностью к матерям; И образ его вживается в память, Телесной зримости не утеряв. Каждое
Стихи не приказанье, Прошедшее по ротам, Не стильное фырчанье По звездам, как по нотам, Не просто упражненье, Не любопытный опыт, Отнюдь не угожденье И
27 мая 1940 года в Париже публично была выставлена икона святой Женевьевы, покровительницы Парижа, который она будто бы спасла от полчищ Аттилы. Встаньте! Не
Напрасной жаждой полыхаю я, Я ненасытно испиваю вещи. Но жадный жар неугасимо вечен, И, стало быть, бессмертна скорбь моя. Чем больше пью живой напиток
Когда ребенок ходит — Разве страшно Ему шагнуть, А если надо — прыгнуть! Ему стоять на месте — Тяжелее, Чем проноситься Сквозь густую заросль.
По полю прямому В атаку идут войска, Штыки холодеют, Колотится кровь у виска. Из дальнего леса, Из темного леса — дымок. Один покачнулся, К
Я мог бы промурлыкать лирическую чушь Про зелень, протянувшуюся к голубому небу, Но я про то писать не хочу, Где мыслью сегодня не был.
Я помню первую встречу с ним. Я, малыш, себе мир открывал на ощупь И брал со словесных кипящих нив То, что полегче, и то,
Листки, прибывшие секретно И с виду чистые, у лампы Вдруг зацветают черным цветом И голубым и красным цветом — Неизменившимся и четким, Чуть-чуть ослабленным
Сперва сквозь езду, сквозь окно, сквозь сон Несся сосен черный сонм, Столбы застылые по струнам расселись, И сеялся на землю снег, каруселясь. Потом заметались
Облака и дрожь наполняли тишину. Тишина и горячие руки. Неразрывные руки. Юные руки. Взвилось солнце, махая яркими крыльями, Сильными и горячими, как юные руки.
Болезней поэту бессмысленно бояться, От болезней поэту никуда не деться. Поэт обязан всю жизнь воспаляться, Болеть воспалением воли и сердца. Но эти болезни не
Поэма Первый отрывок Теперь те дни прочитанными мнятся, Просмотренными немо, как во сне, А ведь когда-то им пришлось промчаться Через меня, во мне оставив
Опускается занавес. Люстры развенчаны. Лицедеи раздеты. Бокалы гремят. Распоясался фарс. Кто героя разыгрывал вечером, Кувыркается поземи, рванью костюмной примят. Но приверженность к жестам, ролями
Как трогательно стар и старомоден Твой издавна оттиснутый ярлык! Тебе ли звякать лирною струною! Тобой, как океаном, лик умою, Тобой пройду, как пустошью кривою,
Когда захочешь Просто, Не по-злому, Чтоб мог В меня Желанный пыл Прийти, — Каким-нибудь Обыкновенным Словом Его приход Строжайше Воспрети.
Щедрин вовсю живехонек, И бодр, и не сутулится. Вышучивает походя За шторками, на улице. Годочков через тысячу Померкнут книжек тысячи, А он все будет
Он стоит как центр, как узел, Всех окружных струн и спешек. Он несется — горд и грузен, Он своим недвижьем взбешен. Он ни жив
Из выступления на районном совещании учителей Государство гулом гудков оглашено: Время берегите! Дороже денег оно! Каждой секундой, как слитком золота, дорожа, Следите за временем,
У советского народа — Богатырская порода. Человек живет два века И пройдет огонь с водой, А душа у человека Остается молодой. Кто герой, так
Мне кажется — Лучший из всех друзей — Мой ненавистный, Мой нежный недруг. Он хлещет истиной По щекам. И я не хочу Шелохнуться от
Я волок за собою мечту о не сущем, Что-то бормоча и о чем-то скучая. И, привычную тяготу грусти несущий, Встретиться с тобой не хотел
Ты вздыхаешь в подушку, и тут Сновиденья садами цветут, И не счесть, и не счесть за окном Алых роз на лугу голубом. Вот ракетой,
Длинная, вялая собака Лежала на улице, около лужи, Под ней копошились, радостно пища, Бессмысленные, подслеповатые комочки. Я хотел пожалеть собаку, Прикрыть и согреть ее
У народа, прошагавшего сквозь слякоть темной ночи, Сделавшего явью сказочные сны, Не было и нету гениальных одиночек, Были, есть и будут гениальные сыны. Мы
Никогда не вернуться минувшим векам. Нет места в сердце страданьям и бедам. Сегодня Наш народ-великан Подводит итог своим победам. Сегодня, грядущее видя свое, Полный
Озноб осенний землю жжет, Гудят багровые дубравы, Горят их яркие обновы, И вот уж лес, как глина, желт. Расшибла буря гнезд венцы, В лепешку
А с чем же мне наружу вылезти? А что же мне сегодня вынести И пронести над головой? Чтоб, не стыдясь, со всеми нашими, Себя
Могучее, прекрасное искусство! Люблю твой светлый, твой широкий мир, Люблю горенья трепетное чувство И звон твоих золотострунных лир. Немые сны, холодные, как гроты, И
Чернеет суровыми тучами небо, В колхозе давно уже спят. Не спит бригадир. Колосистого хлеба Не связаны в поле участки лежат. Сгниет под дождем золотая
Так завлекательна зима! Так эта улица понятна! Она не очень-то пряма И неопрятна, но приятна. Она всем существом своим Распространяется и длится, Протягивается, стоит,
Как мой герой себе прискучил! И мне прискучил. Вечно шал, Немножко зол, немножко ал В бенгальском блеске фраз трескучих. Как мой герой меня изводит!
Ты слишком тяжела, чтобы упасть. Ты слишком легка, чтобы упасть. На тебе существую я, Я резко не сходен с тобой. Я слишком тяжел, чтобы
Шли мы улицей и вот Разговоры начали. «А братуху моего В летчики назначили». Потому-то Мишка весел, Потому-то Мишка рад. Нам отлично был известен Самый
Разрешите! Позвольте! Извольте! Простите! Вам не кажется тусклым окружающий фон? Что вы и кто вы, сюсявый проситель? Не гнусите. Идите вон. Извольте. Вон. Ах,
В нашем доме жил мальчишка По прозванью Мишка-трус. Даже знойным летом Мишка Не снимал с себя картуз: Чтобы солнечный удар Не случился никогда. По
Берлинских бандитов берет зудеж: «В России просторы — богаче не сыщешь! Сразу — только на землю взойдешь — В карманы сами полезут тыщи…» Мы
Если нету на сердце печали Отличишь ли осень от весны?.. Помню: в детстве снились мне ночами Сказочные, розовые сны. Я теперь умею слышать жалость
Нет, ты не можешь так бесчинствовать! Пусть в чем угодно разуверюсь, Но ты — неизменимо чистая, А я — что ж я? Я просто