Церковь около обкома приютилась незаконно, словно каменный скелет, кладка выложена крепко ладною рукою предка, простоит немало лет. Переделали под клуб – ничего не получилось,
Стихотворения поэта Куняев Станислав Юрьевич
Свет полуночи. Пламя костра. Птичий крик. Лошадиное ржанье. Летний холод. Густая роса. Это — первое воспоминанье. В эту ночь я ночую в ночном. Распахнулись
Не то чтобы жизнь надоела, не то чтоб устал от нее, но жалко веселое тело, счастливое тело свое, которое плакало, пело, дышало, как в
Как сотни лет тому назад, кричит петух в рассветной сини и дышит в окна старый сад дыханьем тлена и теплыни. На родине такая тишь,
…От твоего приезда мало проку — ты опоздал к березовому соку: теперь терпи до будущей весны. Тебя не дождались твои поляны, где плавают холодные
Как жарко трепещут дрова, как воет метель за стеною, и кругом идет голова, и этому — песня виною… Пустые заботы забудь, оставь, ради бога,
А в жизни все те же законы: повсюду, куда ты ни глянь, — то самые нежные стоны, то самая черная брань. Все стянуто в
Собаку переехала полуторка. Собака терпеливо умирала. Играли дети. Люди шли по улице. Шли мимо, а собака умирала. Я взял полураздавленного пса. Я удивился на
Родина встречает гололедом, нежной стужей, золотым народом, синим ветром, облаком седым… Надо припадать к ее заботам, листопадам, ливням, ледоходам, к древним судьбам, к планам
Среди фантастических гор горящие веки закрою — увижу зеленый простор над неторопливой Окою и через Гиссарский хребет, минуя снега и отроги, почувствую серый рассвет
Этот юноша, ведший дневник, если верить словам сокровенным, был наивнее многих других — просто глуп, если быть откровенным. Этот юноша, ведший дневник, был так
Подымешь глаза к небесам. Припомнишь людские печали, и сердце откроешь словам, что в древности вдруг прозвучали, как гром: — Возлюбите врагов! Живите, как вольные
А все-таки нация чтит короля – безумца, распутника, авантюриста, за то, что во имя бесцельного риска он вышел к Полтаве, тщеславьем горя. За то,
Не прадедовский дом — стандартная квартира, но сколько зим прошло, а значит, все равно есть угол у меня средь яростного мира, средь тысячи окон
Сколько нежности, сколько хлопот в каждом доме за каждою дверью! Всюду женщина — словно оплот, словно вызов любому неверью! Варит пищу. Стирает белье. Запасает
Как посветлела к осени вода, как потемнела к осени природа! В мое лицо дохнули холода, и снегом потянуло с небосвода. Мои края, знакомые насквозь:
Опять разгулялись витии — шумит мировая орда: Россия! Россию! России!.. Но где же вы были, когда от Вены и до Амстердама Европу, как тряпку
Не ведает только дурак, что наши прозренья опасны… Как дети прекрасны и как родители их несуразны! Помятые жизнью, вином, с печатями правды и фальши,
Реставрировать церкви не надо – пусть стоят как свидетели дней, как вместилища тары и смрада в наготе и в разрухе своей. Пусть ветшают… Недаром
И куда ты здесь взгляда ни кинь, все равно остаешься растерян: что за черт — всюду вечная синь или вечнозеленая зелень! Куст магнолии, лавровый
Надоело мне на скоростях жить, работать, спешить, улыбаться… Транссибирская жизнь второпях, — надоело твое азиатство! Ты, диктуя законы свои, слишком долго душою владела. А
Непонятно, как можно покинуть эту землю и эту страну, душу вывернуть, память отринуть и любовь позабыть, и войну. Нет, не то чтобы я образцовый
Сгустилась тьма, но вдруг из всех грачиных сил закаркали грачи и понеслись по кругу: должно быть, юный грач нечаянно отбил у друга своего неверную
Среди декоративных насаждений мной овладела жажда наслаждений. Шагали по бульвару моряки. Акаций потемневшие стручки гремели на ветру, как погремушки. Толпа лениво берегом плыла. Гудели
Эти кручи, и эти поля, и грачей сумасшедшая стая, и дорога — ну, словом, земля — не какая-нибудь, а родная. Неожиданно сузился мир, так
Если час удавалось урвать — все заботы свои, все печали забывала усталая мать за игрой на разбитом рояле. Вырывался из комнаты Григ, серебром заполняя
Я научился засыпать в седле, рассчитывать опасное движенье, не торопясь угадывать во мгле ведущее к ночлегу направленье. Я вовремя почувствую беду, страх одолею и
Охотского моря раскаты тревожили душу мою. Я плавал и слушал рассказы о жизни в туманном краю. Как волны кого-то бросали и кто-то в тайге
Я приеду, в гостинице номер сниму, выйду в город, пройдусь, ни о чем по жалея, по взгляну: Золотая аллея в снегу! — и опомнюсь:
Пела девочка у смолокурки, где от зноя дымилась смола, где на желтые свежие чурки прилегла золотистая мгла. А девчонка забыла заботы, позабыла домашний наказ,
Мы — дети страшных лет России… В бору шумит весенний ветр, его дыханье все влажнее… Мы — тоже дети страшных лет, и неизвестно, чьи
Гуляет ветер в камыше, пылит разбитая дорога, шумит река, и на душе так хорошо и одиноко. Прощай, веселая пора, случайно выпавшая милость, как дым
Я буду помнить этот дом до самой смерти. Под окном разбит невзрачный палисадник, сегодняшнюю ночь во сне куст георгин приснился мне — багряный цвет,
Никогда не желал отличать правду жизни от правды искусства, потому и привык отвечать словом на слово, чувством на чувство. Я фальшивых бумаг не плодил
Тишина. Ни собак, ни людей здесь не видно со дня сотворенья. Только свадебный стон лебедей, только царственный блеск оперенья. Только ягель да зубчатый лес,
Россия — ты смешанный лес. Приходят века и уходят — то вскинешься ты до небес, то чудные силы уводят бесшумные реки твои, твои роковые
Все заповедные ручьи, все берега и рощи детства я сыну в летний день вручил как неизбежное наследство. Владей! Я жил, как нищий князь, на
Этот город никак не уснет, не приляжет, не угомонится. То на стыках трамвай громыхнет, то машина со свистом промчится. Этот мир не смирится никак:
Надо мужество иметь, чтобы полото тревоги в сутолоке и в мороке не разменивать на медь. Надо мужество иметь, не ссылаться на эпоху, чтобы божеское
Все меньше о себе — все чаще обо всем — о черных тополях, о времени, о снеге, о том, как три звезды сверкают за
Все не высказать, всех не обнять, потому-то я понял отныне, — чтоб чужих и неблизких понять, хоть родных надо сделать родными. Но как будто
Не торопиться. Растянуть тоску о жизни до предела. Пускай она раздвинет грудь, чтобы почувствовать: созрела. Внезапно появиться там, на старой улице, — а где
Пожелтел и повысветлел лес, скоро семга рванется на нерест, есть свидетельства — знаки небес, желтый мох да сиреневый вереск. Дух сиротства… Не зря на
С каким только сбродом я не пил на трассах великой земли, Но как ни хмелел, а заметил, что выхолостить не смогли ни силой, ни
Живем мы недолго, — давайте любить и радовать дружбой друг друга. Нам незачем наши сердца холодить, и так уж на улице вьюга! Давайте друг
Средь злых вестей и невеселых слухов, столь частых в мире, думаю подчас: детей почти не жалко, жалко внуков, жаль синевы их беззащитных глаз. Зачем
Все забыть и опять повстречаться, от беды и обиды спасти, и опомниться, и обвенчаться, клятву старую произнести. Чтоб священник, добряк и пропойца, говорил про
На все недоставало сил, но я фортуне благодарен, что здравый смысл меня хранил — горжусь, что был рационален! Не то чтобы спастись сумел от
Кто там шумит: гражданские права? Кто ратует за всякие свободы? Ведь сказано — «слова, слова, слова»… Ах, мне бы ваши жалкие заботы! Ах, мне
А что же он сделал, тот гений, сваявший себе монумент из нескольких светлых прозрений и нескольких темных легенд? Но вы-то попробуйте сами хоть несколько