И, медленно ослабив привязь, Томясь в береговой тиши И ветру боле не противясь, Уже зовет корабль души, Его попутное наитье Торопит жданный час отплытья,
Стихотворения поэта Лившиц Бенедикт Константинович
Мне ль не знать, что слово бродит Тем, чего назвать нельзя, И вовнутрь вещей уводит Смертоносная стезя? Что в таинственное лоно Проникать нельзя стиху,
Не обо мне Екклезиаст И озаренные пророки Вам поклялись,- и не обдаст, Когда окончатся все сроки, Меня ни хлад небытия, Ни мрак небесныя пустыни:
За рубежом — теченье ясных лат: Склонись в затон, живой одними нами. Надолго ли мы включены в закат И тонкими владеем именами? Надолго ли?
Спеша, срываешь ты запястия с лодыжек И — вся нагая — ждешь, чтоб дикий дух огня Свой тяжкий поцелуй на нас обоих выжег И
И вновь — излюбленные латы Излучены в густой сапфир — В конце твоей аллеи, сжатой Рядами узкогорлых лир… И вновь — твои часы о
А если судорог медузы, Зажатой в царственной руке, Слабее каменные узы, Почиющие на реке? И ты, вершитель, не насытить Туман цветами чугуна — Дремотный
Из двух цветочных половин Я выбрал царствие пчелиной И — как Адом в кругу — один Замкнут созревшею долиной. О, полурай, где нежный шаг
И вот умолк повествователь жалкий. Прародины последняя зоря, Не догорев, погасла в орихалке… Беспамятство. Саргасские моря. Летейский сон. Летейская свобода. Над памятью проносятся суда.
Раскрыт дымящийся кратер, И слух томится — наготове — И ловит песенный размер Переливающейся крови,- И рифма, перегружена Всей полнотою мирозданья, Как рубенсовская жена,
И полукруг, и крест латинский, И своенравна римский сон Ты перерос по-исполински — Удвоенной дугой колонн. И вздыбленной клавиатуре Удары звезд и лет копыт
Наперсник трав, сутулый лесопыт Искусно лжет, ища себе опоры: Коричневый топаз его копыт Оправлен кем-то в лекарские шпоры. Лужайка фавнов; скорбно предстоит Ареопагу равных
Когда бы бриттом или галлом Мне объявиться на Неве, Спокойно бы по всем кварталом Бродил я с кольтом в рукаве. Но не один лишь
Поправ печерские шафраны, Печально чертишь лоб врага Сквозь аракчеевские раны В оранжерейные снега, Чтоб Михаил, а не Меркурий Простил золотоносный рост, Соперничающий в лазури
Пьянитель рая, к легким светом Я восхожу на мягкий луг Уже тоскующим поэтом Последней из моих подруг. И, дольней песнию томимы, Облокотясь на облака,
Мечом снопа опять разбуженный паук Закапал по стеклу корявыми ногами. Мизерикордией! — не надо лишних мук. Но ты в дверях жуешь лениво сапогами, Глядишь
Все тем же величавым ладом Свои струи ведет Нева, Все тем же легким веет хладом Кронштадтский ветр на острова, Все так же сладостна дремота
Так вот куда, размыв хребты Прамузыки материковой. О дилювическое слово, Меня приподымаешь ты!- В безмолвие, где ты само Уже не существуешь боле, И мне
Как душно на рассвете века! Как набухает грудь у муз! Как страшно в голос человека Облечь столетья мертвый груз! И ты молчишь и медлишь,
И молнии Петровой дрожи, И тросы напряженных рук, И в остро пахнущей рогоже О землю шлепнувшийся тюк Заморские почуяв грузы И тропиками охмелев, Как