Не прозорливец окаймил Канавами и пыльной грустью Твое, река народных сил, Уже торжественное устье. Воздеты кони но дыбы, И знают стройные дружины, Что равен
Стихотворения поэта Лившиц Бенедикт Константинович
Сонет-акростих Ваш трубадур-крикун, ваш верный шут-повеса. (Ах, пестрота измен — что пестрота колен!) Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса, Единственный ваш раб
О, как немного надо влаги, Одной лишь речи дождевой, Чтоб мечущийся в саркофаге Опять услышать голос твой! Мы легковерно ищем мира, Низвергнув царствие твое,
«Благословение даю вам…» Простерши узкие крыла, Откинув голову, ты клювом Златым за тучу отошла. И — вековое фарисейство!- Под вялый плеск речной волны К
Когда, о Боже, дом Тебе построю, Я сердце соразмерить не смогу С географическою широтою, И севером я не пренебрегу. Ведь ничего действительнее чуда В
Как мертвая медуза, всплыл со дна Ночного неба месяц,-и инкубы, Которыми всегда окружена Твоя постель, тебе щекочут губы И тихо шепчут на ухо: луна!
Асфальтовая дрожь и пена Под мостом — двести лет назад Ты, по-змеиному надменна, Вползла в новорожденный град. И днесь не могут коноводы Сдержать ужаленных
Нет, по твоим суровым склонам, Ида, Я не лепился, как в тени лишай; Плыви, плыви, родная феорида, Свой черный парус напрягай! Мне за столом
О сердце вечера, осеннего, как я, Пришедшая сказать, что умерли гобои За серою рекой,- немого, как ладья, В которой павшие закатные герои Уплыли медленно
Не собран полнолунный мед, И ждут серебряные клады Хрустальных пчел, и водомет Венчальным веером цветет, И светлым ветром реют хлады, А ты в иные
Смотри на пятна, свежим златом Светящиеся на мече: Он побывал в плече крылатом, В его слепительном плече! Покорный черной благодати, Союзную я принял дань
В тычинковый подъяты рост Два муравьиных коромысла — Из нищей лужи рыжий мост Уходит к севом Гостомысло, И паутинная весна, Забившаяся в угол клети.
Я знаю: в мировом провале, Где управляет устный меч, Мои стихи существовали Не как моя — как Божья речь. Теперь они в земных наречьях
О легкие розы, кто к нам Бросает вас в сон дневной? — Октябрь прислонился к окнам Широкой серой спиной..- Мы знаем: вы ниоткуда! Мы
Он угасал в янтарно-ярком свете. Дневное небо, солнечный виссон. Земля в цвету, властительные сети Земной весны — в мечтательном поэте Не пробуждали песен. Бледный,
Как только я под Геликоном Заслышу звук шагов твоих И по незыблемым законам К устам уже восходит стих, Я не о том скорблю, о
Еще не день, но ты — растаяв — Из тени в тень, из плена в плен, Кружишь полями горностаев Над черными плечами стен. Ни
Я вас любил, как пес: тебя, концом сандалии Почесывавший мне рубиновую плешь, Тебя. заботливый, в разгаре вакханалии Кидавший мне плоды: «Отшельник пьяный, ешь!» Остроты
Когда бесценная червонная руда Уже разбросана по облачным Икариям, И в них безумствует счастливая орда Златоискателей, и алым бестиарием Становится закат, для нас одних
Нет, ты не младшая сестра Двух русских муз первосвященных, Сошедшая на брег Днепра Для песен боговдохновенных,- И вас не три, как думал я, Пока,
Покуда там готовятся для нас Одежды тяжкие энциклопедий, Бежим, мой Друг, бежим сейчас, сейчас, Вслед обезглавленной Победе! Куда не спрашивай: не все ль равно?
Раскруживайся в асфодели. В рябые сонмища галчат: По пелене твоей звучат Упорные виолончели. И луковицы взаперти Забудь тепличными цветами — Вздыбясь щербатыми крестами, На
Кто здесь плотник, Петр или Иосиф, Поздно было спрашивать, когда, Якоря у набережной бросив, Стали истомленные суда. Как твоим, петровский сорожденец, Куполам не надо
О, первый проблеск небосклона. Балтийский ветр из-за угла,- И свежей улицы стрела Впивается в Пигмалиона! Речная водоросль иль прах Перворожденной перспективы? Но имя —
Есть в пробужденье вечная обида: Оно изгнание, а не исход Из сновидения, где Атлантида Вне времени явилась нам из вод. Насельники исчезнувшего брега И
Расплещутся долгие стены, И вдруг, отрезвившись от роз, Крылатый и благословенный Пленитель жемчужных стрекоз, Я стану тяжелым и темным. Каким ты не знала меня,
Он мне сказал: «В начале было Слово…» И только я посмел помыслить; «чье?», Как устный меч отсек от мирового Сознания — сознание мое. И
Нас месть увлекала вперед сатурналиями; Сомкнувши стеною щиты, Мы шли, как чума. и топтали сандалиями Земные соблазны — цветы. Скрывая навеки под глыбою каменною
В цилиндре и пальто, он так неразговорчив, Всегда веселый фавн… Я следую за ним По грязным улицам, и оба мы храним Молчание… Но вдруг-при
Еще, двусмысленная суша, Ты памятуешь пены спад И глос Петра: «Сия Венуша Да наречется Летний сад». Полдневных пленниц мусикия Тебе воистину чужда: Недаром песни
Так строги вы к моей веселой славе, Единственная! Разве Велиар, Отвергший всех на Босховом конклаве, Фуметой всуе увенчал мой дар? Иль это страх, что
Ты слышишь? звон!.. ползут… хоронят. Мелькают факелы и креп… О, как согласно нами понят Призыв, проникший в наш вертеп!.. Ты медлишь? Ты? Опомнись: разве
Для всех раскрылась зеленая библия, Зеленая книга весны,- А я не знаю… не знаю. погиб ли я, Иль это лишь призрак, лишь сны… Синеет
Печальный лик былой любви возник В моей душе: вечерняя неистовая Фантазия влечет меня в тайник Минувшего, и, тихо перелистывая Страница за страницею дневник, Я
Я простерт на земле… я хочу утонуть в тишине… Я молю у зловещей судьбы хоть на час перемирия… Но уже надо мной» на обрызганном
Уже непонятны становятся мне голоса Моих современников. Крови все глуше удары Под толщею слова. Чуть-чуть накренить небеса — И ты переплещешься в рокот гавайской
Смолкнет длительная фуга Изнурительного дня. Из мучительного круга Вечер выведет меня, И, врачуя вновь от тягот, Смертных тягот злого дня, Поцелуи ночи лягут, Нежно
В потопе — воля к берегам, Своя Голландия и шлюзы; В лесах — не только пестрый гам, Но и наитье птичьей музы. Пусть сердцевина
Когда на мураве, с собою рядом Ты музу задремавшую найдешь, Ни словом, ни нетерпеливым взглядом Ее видений сонных не тревожь- Не прерывай божественной дремоты:
Вскрывай ореховый живот, Медлительный палач бушмена До смерти не растает пена Твоих старушечьих забот. Из вечно-желтой стороны Еще недодано объятий — Благослови пяту дитяти,
Ни у Гомера, ни у Гесиода Я не горю на медленном огне, И. лжесвидетельствуя обо мне, Фракийствует фракийская природа. Во всей вселенной истина одна,
Насущный хлеб и сух и горек, Но трижды сух и горек хлеб, Надломленный тобой, историк, На конченном пиру судеб. Как редко торжествует память За
О ночь священного бесплодия. Ты мне мерещишься вдали! Я узнаю тебя, мелодия Иссякшей, радостной земли! За призрак прошлого не ратуя, Кумир — низверженный —
Сродни и скифу и ашантию, Гилеец в модном котелке, Свою тропическую мантию Ты плещешь в сини, вдалеке. Не полосатый это парус ли, Плясавший некогда
Копыта в воздухе, и свод Пунцовокаменной гортани, И роковой огневорот Закатом опоенных зданий: Должны из царства багреца Извергнутые чужестранцы Бежать от пламени дворца, Как
Чего хотел он, отрок безбородый, Среди фракийских возлагая гор На чресла необузданной природы Тяжелый пояс девяти сестер? Преображенья в лире! Урожая Полуокеанического дна —
Вот оно — ниспроверженье в камень: Духа помутившийся кристалл, Где неповторимой жизни пламень Преломляться перестал. Всей моей любовью роковою — Лишь пронзительным шпилем цвету,
Безрадостным сумеречным пеплом Осыпана комната твоя. Вакханка, накинувшая пеплум, Ты лжешь, призывая и тая. Последнего слова не докончив, Вечернего счастья не раскрыв, Грустишь,- и
В небе — бездыханные виолы, На цветах — запекшаяся кровь: О, июль, тревожный и тяжелый, Как моя молчащая любовь! Кто раздавит согнутым коленом Пламенную
Никого, кроме нас… Как пустынна аллея Платановая! В эти серые дни на бульвар не приходит никто, Вот-одни, и молчим, безнадежно Друг друга Обманывая. Мы