Олива, Олива, Олива! Тяжелые ветви вздымая, Она не стоит молчаливо — Она ведь не глухонемая! Конечно, Какое-то в мире Творится неблагополучье, И слышатся шумы
Стихотворения поэта Мартынов Леонид Николаевич
В отдаленье, Как во время оно, Крылись чьи-то дачи, не близки. Где-то что-то крикнула ворона… Есть такие темные лески. На стволах змеились,- я прочел
Как все это случилось, в самом деле? Двадцатый век, с чего он начался? Мелели реки, и леса редели… Но в сизые от дыма небеса
О годовщины, Годовщины, Былые дни! Былые дни, как исполины, Встают они! Мы этих дней не позабыли, Горим огнем Тех дней, в которые мы жили
Художник Писал свою дочь, Но она, Как лунная ночь, Уплыла с полотна. Хотел написать он Своих сыновей, Но вышли сады, А в садах —
Мне кажется, что я воскрес Я жил. Я звался Геркулес. Три тысячи пудов я весил С корнями вырывал я лес. Рукой тянулся до небес.
Звонят в Елоховском соборе. И это значит — понимай, Что вслед за пасхой очень вскоре Придет весенний праздник Май. А эта девочка на рынке
Идут Во мрак забвения понуро Все те, кто крови проливали реки, Калифы, жгущие библиотеки, И Торквемад зловещие фигуры. И чванятся, пожалуй, лишь Тимуры: Мол,
Жалко, что кончается Старая тетрадь. Но не огорчается: Трать бумагу, трать! Только бы унылыми Буквами не врать Черными чернилами В белую тетрадь.
Короче, Короче, короче! Прошу тебя, не тяни. Короче становятся ночи. Но будут короче и дни. Все сроки Отныне короче И каждый намеченный путь. И
Вода Благоволила Литься! Она Блистала Столь чиста, Что — ни напиться, Ни умыться, И это было неспроста. Ей Не хватало Ивы, тала И горечи
И вот В ночном Людском потоке Мою дорогу пересек Седой какой-то, и высокий, И незнакомый человек. Застыл он У подножья зданья, На архитектора похож,
Весна ли, Оттепель ли просто — Еще не понимаем сами, Но трескается льда короста, И благостными голосами О чем-то хорошо знакомом Поет капель, и
Что, Алеша, Знаю я о Роне, Что я знаю о Виссарионе, О создателе пяти симфоний, Славных опер и квартетов струнных? Мне мерещатся На снежном
Надоело! Хватит! Откажусь Помнить все негодное и злое — Сброшу с плеч воспоминаний груз И предам забвению былое. Сбросил! И от сердца отлегло, И,
Я думаю О Рерихе, О том, как он попал Проездом из Америки в Гоа и Каракал Путем, судьбой измеренным, в Москву на тридцать дней,
Теперь, Когда столь много новых книг И многому идет переоценка, Я как-то заново прочел дневник Шевченко. И увидел я Шевченко — Великого упрямца, хитреца,
Не будь Увядшим гладиолусом, Все ниже голову клоня, Не говори упавшим голосом, Что это все из-за меня. Я силищей такой могучею Не помышляю обладать,
По мненью бедноты, Мы — богачи: У нас все сказки делаются былью И вообще что хочешь получи,- Нам вручены ключи от изобилья. По мненью
О, если бы писали мы О том лишь, что доподлинно известно,- Подумайте, о трезвые умы, Как было бы читать неинтересно! Не думал бы Колумб,
Вот И лето на пороге: Реют пчелы-недотроги, Величаво карауля Привлекательные ульи, Чтобы всякие тревоги Потонули в мерном гуле, Как набаты тонут в благовесте, И
Вы, Степные исполины, Терриконы-великаны, Тащатся к вам на вершины Вагонетки-тараканы. И с вершин я шелест слышу, Шепчет осыпь:- Сыпьте, сыпьте, Громоздите нас превыше Пирамид
Мир велик! До того он велик, Что иные писатели книг, Испытав бесконечный испуг, Уверяли, что мир только миг, Лишь мгновение, полное мук, И оно
«Поэзия — мед Одина!» — вещали Когда-то скальды. Кто же Один? Он В Асгарде богом распри был вначале, Но, вечной дракой асов утомлен, Сошел
Краски Являются элементарными, Но и оттенки не могут казаться утраченными. Ласточки — И те на закате Становятся вовсе прозрачными, будто янтарными… И не только
В час ночи Все мы на день старше. Мрак поглощает дым и чад. С небес не вальсы и не марши, А лишь рапсодии звучат.
Кто ответит — где она: Затопило ее море, Под землей погребена, Ураганом сметена? Кто ответит — где она, Легендарная страна Старых сказок — Лукоморье?
Никого, Ничего… Ручеек пересох, Только в русле его Серебрится Песок. Он Клубится слегка, Чтоб рука не взяла, Будто вместо песка Только Пепел, Зола. Но
В древности Мыслители бывали Как художники и как поэты И бывало краткие давали, Но отнюдь не кроткие, ответы На бесчисленность пустых вопросов. Впрочем, что
Они Лежали На панели. И вдруг Они осатанели И, изменив свою окраску, Пустились в пляску, колдовские. Я закричал: — Вы кто такие? — Мы
В горестном Грозово-величавом Мире памятников и утрат Грустно я приглядывался к ржавым Розам металлических оград, Молния Давно уж отблистала. Рассветало. Дождь прошел, Рифму к
Что говорить, Я видел города; Будь житель их латинянин, германец, Порой глядишь: седая борода, А на лице пылающий румянец. Да то же самое и
Ушел он рано вечером, Сказал:- Не жди. Дела… Шел первый снег. И улица Была белым-бела. В киоске он у девушки Спросил стакан вина. «Дела…-
Зима. Снежинка на реснице, И человеку детство снится, Но уйма дел у человека, И календарь он покупает, И вдруг он видит: Наступает Вторая половина
Обманывают невольно Меня и добрые друзья, Но мне от этого не больно: Обманываюсь, но не я. Фальшивящими голосами Поют какую-нибудь чушь, А я вооружен
Я Слышу — Вы славите будни, Прекрасные, Ясные будни, Но Пусть буду я безрассуден, А славить не стану я буден. Ведь все-таки жизнь моя
Что такое случилось со мною? Говорю я с тобой одною, А слова мои почему-то Повторяются за стеною, И звучат они в ту же минуту
Есть на земле высокое искусство — Будить в пароде дремлющие чувства, Не требуя даров и предпочтенья, Чтоб слушали тебя не из почтенья, Чтоб, слышав
Этой Ночью, Ночью летней, Вьется хмель тысячелетний По железу, По бетону, По карнизу, По балкону. Что Творится Там, за шторой, Той вот самой, за
Когда уводят Воду из реки, Взывают к небосводу тростники И шелестят степные ковыли: — Опомнись и умом пошевели, Томимый жаждой жадный человек! Ты, как
У ночи — мрак, У листьев — шум, У ветра — свист, У капли — дробность, А у людей пытливый ум И жить упорная
Он залатан, Мой косматый парус, Но исправно служит кораблю. Я тебя люблю. При чем тут старость, Если я тебя люблю! Может быть, Обоим и
Мороз был — сорок! Город был как ночью. Из недр метро, как будто из вулканов, Людских дыханий вырывались клочья И исчезали, ввысь бесследно канув.
В чем убедишь ты стареющих, Завтрашний день забывающих, Спины на солнышке греющих И о покое взывающих! Но не легко собеседовать С юными, кто не
Возвращались солдаты с войны. По железным дорогам страны День и ночь поезда их везли. Гимнастерки их были в пыли И от пота еще солоны
Люди С широким умственным горизонтом Все окрестности этой Вселенной за час обегают бегом, Но большинство потому лишь не путает Канта с Контом, Что и
Бывают Такие Периоды, Когда к словопреньям не тянет И кажется, в рот набери воды, А глубже молчанье не станет, Когда накричался до хрипа ты,
Еще существовал Санкт-Петербург, В оцепененье Кремль стоял московский, И был юнцом лохматым Эренбург, Да вовсе молод был и Маяковский, И дерзости Давида Бурлюка У
Пабло Неруде Этой песне внимали Стокгольм и Марсель. Через греческий дым и турецкую пыль Била в цель Эта песня грядущего. Но, Упорно исследуя каждую
Чего только не копится В карманах пиджака За целые века… А лето, печь не топится… Беда не велика, Беда не велика. И я за