Все равно, мне неведом
путь в обличье чужом.
Лучше гибнуть медведем,
чем чирикать чижом.
Красоваться мехами,
рваным шрамом на лбу.
На святого Михайла
разморозить гульбу
с медом и с мордобоем,
чтобы шерсть на кустах.
Чтоб от леса до моря
шла молва неспроста.
А на сватанье, тихим
(с ней душой не криви),
предложить медвежихе
сердце с лапой в крови.
Задирал, осмелев,
забавлялся, смешон…
Он на юге был лев,
а на севере — слон.
Не могли лопари
ни прощать, ни говеть.
И не зря был в цари
ими избран медведь.
И не зря в Олонце
на заре естества
стыл в медвежьем венце
их предел божества.
Остяки — Извини! —
бормотали во тьму,
перед тем как они
в грудь стреляли ему.
Он от боли
на задние лапы вставал.
И тогда они бойко —
наповал, наповал.
Ах, медведь мой, за что ж,
так безмерно любя,
на полати — под нож,
у берлоги — тебя?
То в овсах, то в хлебах,
то, чтоб было видней,
на «колеса» — в «грибах»,
на капкан — у корней.
И, чтоб хруст под костями,
чтоб недолго от ран:
вершковыми гвоздями,
под заточкой — чурбан.
Петли сметаны ловко,
яма в рост — глубока.
В рукавице рука —
вековая сноровка.
И со шкурой — домой.
А к обеду — ступни.
Летом или зимой
ждут медведя они.
…Мне страшна и люба,
мне горька и близка
и медвежья гульба,
и медвежья тоска.
Все медведю в зачет.
Не глядели б глаза,
как по морде течет
человечья слеза.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)