Ей-богу, в нас живуча глупость.
Зачем же спорил я, крича!
Мне капитан за эту грубость
дал десять суток строгача.
А служба действовала четко,
и по уставу в тот же день
меня пихнули за решетку,
погоны сняли и ремень.
Кто нас поймет: и не от страху,
и не от жизни голубой
мы дом казенный — гауптвахту
прозвали ласково — губой.
Я день сидел, второй и третий,
но мне казалось — пятый год.
И проклинал я все на свете,
и утирал холодный пот.
Метался я, как бы невинный,
зло половицею скрипя.
А на стене: «Прости, Полина,
за то, что я убил тебя!»
И мне хотелось в стенку биться,
и я кипел, от гнева бел:
был в этом карцере убийца,
а я и мухи не задел!
Но под глазком стоял я кротко
и жадно слушал моря гул.
А ночью вырвал я решетку,
от часового улизнул.
Я в часть приполз через заставы,
дальневосточную метель
и, все забыв, упал устало
в свою солдатскую постель.
И передал мне после кто-то,
что улыбнулся адмирал:
мол, где чепэ? Солдат же в роту,
не за кордон, не в лес удрал!
Но поутру с улыбкой жалкой
опять я съежился, поблек,
когда пришел за мной с овчаркой
в военной форме человек.
И холодел в патроне сжатый
под пулей порох — злой огонь…
Но капитан сказал сержанту:
— Ты парня этого не тронь!
И глянул строго на сержанта:
— Беглец изрядно виноват,
но вы проспали арестанта,
а я простил: он — мой солдат!
(2 votes, average: 3,50 out of 5)