Через месяц меня проклянешь и забудешь совсем через два. И уйдешь ты, как солнечный дождь, но ты все-таки будешь жива. Ты забудешь меня через
Стихотворения поэта Попов Борис Емельянович
Поле белое. Зима. Под дымами спят дома, дремлют наши переулки. Тишь над городом и тьма. Помнишь — что ты говорила, как дороженьку торила, как
Хоть бы снег скорее выпал. Я б с товарищами выпил. Снега хочется такого, Чтобы узнавать следы. Надоела эта слякоть: Не поймешь — где твердь,
Подари мне, осень, еще чуток Своей грусти росной, оставь глоток Пузырящейся, лютой, любой любви — Чтобы вновь я почувствовал злость в крови. Чтобы вновь
Трамвайных дев шальные взгляды, Подскок на стыках, полумрак. И все вдали, но где-то рядом Печальный светится барак. О, поздних рейсов мощь и помощь, Летящий
Долгие проводы — лишние слезы. А поезда идут по расписанью. Вот застучали, запели колеса под помутившимися небесами. Выхлопы, вскрики, всхлипы да вздохи — только
В ранней юности разве следишь за собой? Пятерней причесался — и ладно, и хватит. И гудит в голове голубой разнобой, и таит ветерок край
Худо жить да и глупо, и наряд не к лицу. Худо жить однолюбу, многоженцу, скопцу. Худо жить человеку. И куда б он ни шел
…Рассказывает, как умерла жена, Какие приносил ей апельсины Красивые, как страхом сожжена, Она вздохнула: «Сбереги мне сына». И в сон ушла с улыбкою живой.
Кто написал: «Бессонница. Гомер…»? Льет виноградный дождик перекрестный. И двое, подавая нам пример, любовью занимаются при звездах. Граненая, крутая темнота сверкает, повторяя, как эпоху,
Ночь проходит понемногу. Никого со мною нет. Только этот — слава Богу — Тихий, сумеречный свет. Только этот, только этот Свет над крышкою стола.
За окном земля лежит нагая, ухает, позвякивает день. И грохочет город, извлекая тень из света, свет из тени, тень… Господи, стыдобушка какая, алчная порочная
Я лежал на сеновале, было сухо, пахло сладко. Я лежал на сеновале в понедельник и в четверг. Ну и ладно, и понятно… Но последняя
Пусть туча на время затмила Сирени кипящую гроздь: Побольше терпения, милый — Все сбудется, что началось. Не вечен, хотя бесконечен Терзающий душу нам дождь.
Там тишина ветвистая растет, произрастают запахи и тени. Там, в том году, наступит Новый год и унесет последние сомненья. Я в прошлое, как в
Шагает очумевший город Во тьме, в разрухе, Поднявши почерневший ворот Злой брезентухи. С охотою иль с неохотой Идет послушно — То по подземным переходам,
Разве я один живу на свете В этот упоительный рассвет? За окном тиранствующий ветер С вишен обрывает вешний цвет. Кружатся, и падают, и гаснут
Так ведется уж, видно, от века, много дивного в нашей судьбе. …Человека ищу, человека, — Диоген говорит сам себе. Среди дня, погруженного в дрему,
Увы, увы, как говорил Шекспир: Весь мир театр. И некуда деваться. Лишь в подворотню или же в трактир Ушами собирать щелчки оваций. А скоро
Ты сейчас, наверно, видишь сверху Все, что недоступно нам внизу — Страстную щетину Агасфера И Марии долгую слезу. Двух скитальцев, тронутых распадом, У Голгофы
Почему небо не благосклонно К нам, пришедшим из календаря — В час, когда подкипает заря И течет молоко по бидонам, Детям манную кашу даря.
Зачем он ходит, этот филин с подсветкой желтою в очах, неся свой череп без извилин на губернаторских плечах? Зачем страдает и лютует при ветре
Н. Голланду Я по своей бессоннице прошел Так, как цыганка мне наворожила, В казенный дом — и Бога не нашел В крутых бараках общего
Покрывается снегом земля. Звезды раньше и выше восходят. И, уже не соря, не пыля, по дорогам машины проходят. Все пустеет — и степь, и
Н. Прижмись к окошечку метро, Не хулиганствуй, Когда вокруг мертвым-мертво Лежит пространство. Когда в ночи дрожат лучи, Почти, как пульс твой — Прижмись к
Город задыхается зимой от любви небесной и земной. Ты ко мне протягиваешь руки: это значит — надо нам домой. Коркой покрываясь ледяной, ночь поет
…И кончится это мученье, Что встарь называлось тугою. И мы с тобой вниз… по теченью… С тобою… с тобою… с тобою… Наступит погода другая.
Вьюга машет полотняными крылами. Глупость наша пролегает между нами. И темно в твоей квартире, как в пещере, — только вьюга, только вьюга лезет в
…И нету снега, нету снега, Хотя декабрь пришел к закату, И тают Альфа и Омега, И ночь теряет льды и латы. И посреди предновогодней
Где-то на периферии, в драном городе уральском, где глядят заместо неба от тоски на потолок, жил и я, как говорится, в положении дурацком —
Дует, дует по квартире, Ветер ходит ходуном. В этом море, в этом мире И живешь одним лишь днем. И живешь, как Бог позволил, Как
Девять градусов мороза, девять градусов тепла — амплитуда нашей прозы, перепад добра и зла. Я не спал, когда подуло из-за левого плеча, и когда
Мы пробыли бок о бок лишь полгода — И вот июль сменился январем. Остыло все. Остановились воды, Запаянные льдом, как янтарем. Но, кажется, она
Двенадцать месяцев в году. У каждого число и место. Черемухой на холоду Пропахли поздние подъезды. А в декабре такая муть, Такая сладкая тревога —
Опять заря зависла, как костер. Бросая искры, ночь идет на убыль. Последний снег подошвами растерт, и первый дождь на митингах погублен. В такую пору
Какая темнота на свете! Спит город с горем пополам — из труб выбрасывая ветер, несущий пепел по полям. И по ступеньке постовые опасность переходят
… Все это, в общем, буднично и просто: туман, дожди, шуршащие плащи. И я любил, как школьник-переросток, и пудрою забеливал прыщи. И я торчал,
Вы так не жили, как мы жили! …Пока я озлобленно дрых, там тайны тайные кружили в двух комнатах на четверых. А пятая была собака.
Не пахнет хвоей, а если пахнет, то погребальной. Налево охнешь, направо ахнешь — куда попали? В какое царство? Пусты витрины ночной Помпеи, и нет
X. Г. Насибулину Он взвешивается долго, как девчонка… Все в норме. И покуда не болит, не мучает проклятая печенка, и не грозят подагра и
Случайный взгляд, Мне брошенный при встрече (случайной тоже), Тот случайный взгляд — Напомнил мне погожий, рыжий Вечер И в голубой короне листопад. Уж городские
Посреди московских луж И банановых помоек, Не любовник и не муж, Не паломник, не полковник, Не гусар с усами до Эполетов золоченых — Я
О соловье забыл Алябьев, шмель не пускается в полет. Небесные разверзлись хляби — и льет, и льет, и льет, и льет уже недели три,
Жизнь начинается, когда ты падаешь на кровать, руками обхватывая голову — Боже правый! Ведь ревновать все равно, что и рифмовать — поле и волю,
Деревья спрятались от ветра. Сухой снежок, как купорос. Мы приготовили ответы. Узнать хотелось бы вопрос. И ревности, и грусти жженье я осушу одним глотком!
Приворотным зельем напоила, Приостановила все дела, Недопоняла, недолюбила, Только повздыхала, да ушла. Кофточку чуть-чуть не позабыла, Раза три споткнулась о порог. Приворотным зельем напоила
Были, были — и цветные карусели, и цветные неразгаданные сны, перемены, переезды, новоселья, листья осени и ласточки весны. Были, были — перебранки да укоры.
Стонет, бормочет, сопит сад. И полузаселенный дом вместе с садом не спит, тоже больной и бессонный. Ветви утрат и надежд, первым прикрытые снегом, бедно
С. Гладковой Так пусто и грустно мне было вчера. …Менялась погода и ветер подталый топтался у окон, свистел у двора, по комнате шарил и
Куда ты ведешь меня, что ты поешь — осенний, бессонный, рассеянный дождь? Срывая с ветвей неживую листву, зачем за тобой я иду наяву? На