Отыграет закат на трубе своей блесткой гроза,
Поселковый стройбат заколодит свои тормоза, —
Окна я растворю — пусть согреется ветер немного,
Двери я растворю — пусть заходит трудяга-дорога, —
Вся промокла насквозь, вся в лохмотьях с небес и берез,
Вся в рубцах от колес, вся в потеках бензиновых слез.
Дальше некуда ей, неухоженной и несуразной, —
За избою моей — только лес да сушняк непролазный.
Ей сочувствую я, но от ревности скуп мой язык:
Мир — твоя колея, а моя, как ты видишь, — тупик.
Ведь едва рассветет, как отправишься в путь свой обратный,
Где кладет пешеход перед храмом поклон троекратный,
Где ты будешь возить пришлых боссов и местных воров,
И с испугом влачить на убой тощегрудых коров,
И с натугой трясти на себе стеклотару и мебель,
И недужно нести на себе пыль событий и пепел,
И с надеждой таскать на себе домовитый кирпич,
И меня вспоминать, моей ревности глупой опричь,
Потому что, меня покидая, оглянешься ты на крылечко,
И увидишь меня, дорогая, с зажженною свечкой,
И поймешь — за тебя я молюсь на последней заре,
На последнем дворе в тупиковом моем сентябре.
(2 votes, average: 3,00 out of 5)