Убившему себя рукой Своею собственной, тоской Своею собственной — покой И мир навеки! Однажды он ушел от нас, Тогда и свет его погас. Но
Стихотворения поэта Самойлов Давид
Ты скажи, чем тебя я могу одарить? Ни свободой, ни силой, ни славой, Не могу отпустить тебя жить и творить И свой путь по
Словно красавица, неприбранная, заспанная, Закинув голову, забросив косы за спину, Глядит апрель на птичий перелет Глазами синими, как небо и как лед. Еще земля
Странно стариться, Очень странно. Недоступно то, что желанно. Но зато бесплотное весомо — Мысль, любовь и дальний отзвук грома. Тяжелы, как медные монеты, Слезы,
Музыка, закрученная туго в иссиня-черные пластинки,- так закручивают черные косы в пучок мексиканки и кубинки,- музыка, закрученная туго, отливающая крылом вороньим,- тупо-тупо подыгрывает туба
Возвращаюсь к тебе, дорогая, К твоим милым и легким словам. На пороге, меня обнимая, Дашь ты волю свободным слезам. — Ах,- ты скажешь,- как
Извечно покорны слепому труду, Небесные звезды несутся в кругу. Беззвучно вращаясь на тонких осях, Плывут по вселенной, как рыбий косяк. В раздумье стоит на
Потомков ропот восхищенный, Блаженной славы Парфенон! Из старого поэта …производит глубокое… Из книги отзывов Заходите, пожалуйста. Это Стол поэта. Кушетка поэта. Книжный шкаф. Умывальник.
Чет или нечет? Вьюга ночная. Музыка лечит. Шуберт. Восьмая. Правда ль, нелепый Маленький Шуберт,- Музыка — лекарь? Музыка губит. Снежная скатерть. Мука без края.
Вот и все. Смежили очи гении. И когда померкли небеса, Словно в опустевшем помещении Стали слышны наши голоса. Тянем, тянем слово залежалое, Говорим и
Круг любви распался вдруг, День какой-то полупьяный. У рябины окаянной Покраснели кисти рук. Не маши мне, не маши, Окаянная рябина! Мне на свете все
Устал. Но все равно свербишь, Настырный яд, наперекор хотеньям. Как будто душу подгрызает мышь. Душа живет под солнечным сплетеньем. Казалось, что она парит везде
Веселой радости общенья Я был когда-то весь исполнен. Она подобно освещенью — Включаем и о нем не помним. Мой быт не требовал решений, Он
Дай выстрадать стихотворенье! Дай вышагать его! Потом. Как потрясенное растенье, Я буду шелестеть листом. Я только завтра буду мастер, И только завтра я пойму,
Е. Л. Я зарастаю памятью, Как лесом зарастает пустошь. И птицы-память по утрам поют, И ветер-память по ночам гудит, Деревья-память целый день лепечут. И
О, вы ее не знаете! В ней есть Умение обуздывать порывы. И, следовательно, свобода воли. Мы оба несчастливы, Но откровенны. Это можно нам зачесть
Листаю жизнь свою, Где радуюсь и пью, Люблю и негодую. И в ус себе не дую. Листаю жизнь свою, Где плачу и пою, Счастливый
Рукоположения в поэты Мы не знали. И старик Державин Нас не заметил, не благословил… В эту пору мы держали Оборону под деревней Лодвой. На
Д. К. Кто устоял в сей жизни трудной, Тому трубы не страшен судной Звук безнадежный и нагой. Вся наша жизнь — самосожженье, Но сладко
Здесь дерево качается: — Прощай!- Там дом зовет: — Остановись, прохожий! Дорога простирается: — Пластай Меня и по дубленой коже Моей шагай, топчи меня
Подросток! Как по нежному лекалу Прочерчен шеи робкий поворот. И первому чекану и закалу Еще подвергнут не был этот рот. В ней красота не
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал. Я любил, размышлял, воевал. Кое-где побывал, кое-что повидал, Иногда и счастливым бывал. Гнев меня обошел, миновала стрела,
Подставь ладонь под снегопад, Под искры, под кристаллы. Они мгновенно закипят, Как плавкие металлы. Они растают, потекут По линиям руки. И станут линии руки
И жалко всех и вся. И жалко Закушенного полушалка, Когда одна, вдоль дюн, бегом Душа — несчастная гречанка… А перед ней взлетает чайка. И
Долго пахнут порохом слова. А у сосен тоже есть стволы. Пни стоят, как чистые столы, А на них медовая смола. Бабы бьют вальками над
Цель людей и цель планет К Богу тайная дорога. Но какая цель у Бога? Неужели цели нет?
Фантазия — болезнь причин и следствий, Их раж, их беззаконный произвол. И непоследовательность последствий. Фантазия! Она начало зол! Фантазия — свержение с престола, Разъятье
Профессор Уильям Росс Эшби Считает мозг негибкой системой. Профессор, наверное, прав. Ведь если бы мозг был гибкой системой, Конечно, он давно бы прогнулся, Он
Помню — папа еще молодой, Помню выезд, какие-то сборы. И извозчик лихой, завитой, Конь, пролетка, и кнут, и рессоры. А в Москве — допотопный
Вечность — предположенье — Есть набиранье сил Для остановки движенья В круговращенье светил. Время — только отсрочка, Пространство — только порог. А цель Вселенной
Красиво падала листва, Красиво плыли пароходы. Стояли ясные погоды, И праздничные торжества Справлял сентябрь первоначальный, Задумчивый, но не печальный. И понял я, что в
I С любовью дружеской и братской Я вновь сегодня помяну Всех декабристов без Сенатской, Облагородивших страну. Сыны блистательной России, Горевшие святым огнем, Отечество не
Стоишь, плечами небо тронув, Превыше помыслов людских, Превыше зол, превыше тронов, Превыше башен городских. Раскрыты крылья слюдяные, Стрекозьим трепетом шурша. И ветры дуют ледяные,
Чаадаев, помнишь ли былое? А. Пушкин Наконец я познал свободу. Все равно, какую погоду За окном предвещает ночь. Дом по крышу снегом укутан. И
Был ливень. И вызвездил крону. А по иссякании вод, Подобно огромному клену, Вверху замерцал небосвод. Вкруг дерева ночи чернейшей Легла золотая стезя. И —
Наверное, слишком уверенно Считаю, что прожил не зря. Так думает старое дерево, Роняя в конце декабря Веселые желтые листья И зорям на память даря.
Что значит наше поколенье? Война нас ополовинила. Повергло время на колени, Из нас Победу выбило. А все ж дружили, и служили, И жить мечтали
Город ночью прост и вечен, Светит трепетный неон. Где-то над Замоскворечьем Низкий месяц наклонен. Где-то новые районы, Непочатые снега. Там лишь месяц наклоненный И
Стихи читаю Соколова — Не часто, редко, иногда. Там незаносчивое слово, В котором тайная беда. И хочется, как чару к чаре, К его плечу
И осень, которая вдруг началась Прилежно, Меня веселит на сей раз И тешит. Она мне настолько мила, Что надо На время оставить дела Земные…
Тяжелое небо набрякло, намокло. Тяжелые дали дождем занавешены. Гроза заливает июльские стекла, А в стеклах — внезапно — видение женщины. Играют вокруг сопредельные громы,
(Монолог) Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах, Презрел людей за дьявольские нравы. Я изобрел пылинку, порох, прах, Ничтожный порошочек для забавы. Смеялась надо мной исподтишка
Выспалось дитя. Развеселилось. Ляльки-погремушки стало брать. Рассмеялось и разговорилось. Вот ему какая благодать! А когда деревья черной ратью Стали тихо отходить во тьму, Испугалось.
Действительно ли счастье — краткий миг И суть его — несовершенство, И правы ль мы, когда лобзаем лик Минутного блаженства? И где оно, мерило
Хочу, чтобы мои сыны и их друзья несли мой гроб в прекрасный праздник погребенья. Чтобы на их плечах сосновая ладья плыла неспешно, но без
Простите, милые, ведь вас я скоро брошу. Не вынесет спина Ту дьявольскую ношу, Что мне подкинул сатана. Но все равно я буду видеть вас
Как я завидую тому, В ком чувство гордости сильнее Обид. Кто может, каменея, Как древний истукан глядеть во тьму. Но сердце, подступивши к рубежу,
Кончался август. Примолкнул лес. Стозвездный Аргус Глядел с небес. А на рассвете В пустых полях Усатый ветер Гулял, как лях. Еще чуть светел Вдали
Вот опять спорхнуло лето С золоченого шестка, Роща белая раздета До последнего листка. Как раздаривались листья, Чтоб порадовался глаз! Как науке бескорыстья Обучала осень
Дни становятся все сероватей. Ограды похожи на спинки железных кроватей. Деревья в тумане, и крыши лоснятся, И сны почему-то не снятся. В кувшинах стоят