До утра перед разлукой Свадьба снилась мне твоя. Паперть… Сон, должно быть, в руку: Ты — невеста. Нищий — я. Пусть случится все, как
Стихотворения поэта Симонов Константин Михайлович
Да, мы живем, не забывая, Что просто не пришел черед, Что смерть, как чаша круговая, Наш стол обходит круглый год. Не потому тебя прощаю,
В детстве быль мне бабка рассказала Об ожившей девушке в гробу, Как она металась и рыдала, Проклиная страшную судьбу, Как, услышав неземные звуки, Сняв
По-разному анкеты На дружбу заполняют И на себя за это Потом пусть не пеняют. Иной, всего превыше Боясь толчка под ребра, Такого друга ищет,
В горах этой ночью прохладно. В разведке намаявшись днем, Он греет холодные руки Над желтым походным огнем. В кофейнике кофе клокочет, Солдаты усталые спят.
В домотканом, деревянном городке, Где гармоникой по улицам мостки, Где мы с летчиком, сойдясь накоротке, Пили спирт от непогоды и тоски; Где, как черный
Июнь. Интендантство. Шинель с непривычки длинна. Мать застыла в дверях. Что это значит? Нет, она не заплачет. Что же делать — война! «А во
Плюшевые волки, Зайцы, погремушки. Детям дарят с елки Детские игрушки. И, состарясь, дети До смерти без толку Все на белом свете Ищут эту елку.
За пять минут уж снегом талым Шинель запорошилась вся. Он на земле лежит, усталым Движеньем руку занеся. Он мертв. Его никто не знает. Но
Я помню двух девочек, город ночной… В ту зиму вы поздно спектакли кончали. Две девочки ждали в подъезде со мной, Чтоб вы, проходя, им
Майор привез мальчишку на лафете. Погибла мать. Сын не простился с ней. За десять лет на том и этом свете Ему зачтутся эти десять
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Когда со мной страданьем Поделятся друзья, Их лишним состраданьем Не обижаю я. Я их лечу разлукой И переменой мест, Лечу дорожной скукой И сватовством
Слишком трудно писать из такой оглушительной дали. Мать придет и увидит конвертов клочки: «Все ли есть у него, все ли зимнее дали?» — И,
Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других
Напоминает море — море. Напоминают горы — горы. Напоминает горе — горе; Одно — другое. Чужого горя не бывает, Кто это подтвердить боится,- Наверно,
Я не помню, сутки или десять Мы не спим, теряя счет ночам. Вы в похожей на Мадрид Одессе Пожелайте счастья москвичам. Днем, по капле
Умирают друзья, умирают… Из разжатых ладоней твоих Как последний кусок забирают, Что вчера еще был — на двоих. Все пустей впереди, все свободней, Все
Мы не увидимся с тобой, А женщина еще не знала; Бродя по городу со мной, Тебя живого вспоминала. Но чем ей горе облегчить, Когда
Был он немолодой, но бравый; Шел под пули без долгих сборов, Наводил мосты, переправы, Ни на шаг от своих саперов; И погиб под самым
В тонком доме над рекою У хибачи греем руки. Спросишь, что это такое Ты об этой штуке. Это — лакированный горшок С медью красною
Я пил за тебя под Одессой в землянке, В Констанце под черной румынской водой, Под Вязьмой на синем ночном полустанке, В Мурманске под белой
Всю жизнь любил он рисовать войну. Беззвездной ночью наскочив на мину, Он вместе с кораблем пошел ко дну, Не дописав последнюю картину. Всю жизнь
Барашек родился хмурым осенним днем И свежим апрельским утром стал шашлыком, Мы обвили его веселым желтым огнем И запили его черным кизлярским вином. Мы
Рядом с кухней отеля «Миако», Где нас кормят морской капустой, Есть пруд и рыбы. Однако Их никто не ест,- будь им пусто! Потому что
Самый храбрый — не тот, кто, безводьем измученный, Мимо нас за водою карабкался днем, И не тот, кто, в боях к равнодушью приученный, Семь
«Дружба — дружбой, а служба — службой» — Поговорка-то золотая, Да бывает так, что без нужды Изо рта она вылетает. Чуть ругнут тебя на
Уж сотый день врезаются гранаты В Малахов окровавленный курган, И рыжие британские солдаты Идут на штурм под хриплый барабан. А крепость Петропавловск-на-Камчатке Погружена в
Вот здесь он шел. Окопов три ряда. Цепь волчьих ям с дубовою щетиной. Вот след, где он попятился, когда Ему взорвали гусеницы миной. Но
Когда ты по свистку, по знаку, Встав на растоптанном снегу, Готовясь броситься в атаку, Винтовку вскинул на бегу, Какой уютной показалась Тебе холодная земля,
«Что ты затосковал?» — «Она ушла». — «Кто?» — «Женщина. И не вернется, Не сядет рядом у стола, Не разольет нам чай, не улыбнется;
Тринадцать лет. Кино в Рязани, Тапер с жестокою душой, И на заштопанном экране Страданья женщины чужой; Погоня в Западной пустыне, Калифорнийская гроза, И погибавшей
Мы оба с тобою из племени, Где если дружить — так дружить, Где смело прошедшего времени Не терпят в глаголе «любить». Так лучше представь
Весь дом пенькой проконопачен прочно, Как корабельное сухое дно, И в кабинете — круглое нарочно — На океан прорублено окно. Тут все кругом привычное,
Когда твоя тяжелая машина Пошла к земле, ломаясь и гремя, И черный столб взбешенного бензина Поднялся над кабиною стоймя, Сжимая руль в огне последней
Если бог нас своим могуществом После смерти отправит в рай, Что мне делать с земным имуществом, Если скажет он: выбирай? Мне не надо в
Стекло тысячеверстной толщины Разлука вставила в окно твоей квартиры, И я смотрю, как из другого мира, Мне голоса в ней больше не слышны. Вот
Не той, что из сказок, не той, что с пеленок, Не той, что была по учебникам пройдена, А той, что пылала в глазах воспаленных,
Бывает иногда мужчина — Всех женщин безответный друг, Друг бескорыстный, беспричинный, На всякий случай, словно круг, Висящий на стене каюты. Весь век он старится
Вслед за врагом пять дней за пядью пядь Мы по пятам на Запад шли опять. На пятый день под яростным огнем Упал товарищ, к
Над сном монастыря девичьего Все тихо на сто верст окрест. На высоте полета птичьего Над крышей порыжелый крест. Монашки ходят в домотканое Одетые, как
Я, перебрав весь год, не вижу Того счастливого числа, Когда всего верней и ближе Со мной ты связана была. Я помню зал для репетиций
Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой, К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча, Как в дни войны, придут слуга покорный твой И все
Опять мы отходим, товарищ, Опять проиграли мы бой, Кровавое солнце позора Заходит у нас за спиной. Мы мертвым глаза не закрыли, Придется нам вдовам
Мужчине — на кой ему черт порошки, Пилюли, микстуры, облатки. От горя нас спальные лечат мешки, Походные наши палатки. С порога дорога идет на
Мы довольно близко видели смерть и, пожалуй, сами могли умереть, мы ходили везде, где можно ходить, и смотрели на все, на что можно смотреть.
На виды видевшей гармони, Перебирая хриплый строй, Слепец играл в чужом вагоне «Вдоль по дороге столбовой». Ослепнувший под Молодечно Еще на той, на той
Недавно тост я слышал на пиру, И вот он здесь записан на бумагу. «Приснилось мне,- сказал нам тамада, Что умер я, и все-таки не
Не сердитесь — к лучшему, Что, себя не мучая, Вам пишу от случая До другого случая. Письма пишут разные: Слезные, болезные, Иногда прекрасные, Чаще
Словно смотришь в бинокль перевернутый — Все, что сзади осталось, уменьшено, На вокзале, метелью подернутом, Где-то плачет далекая женщина. Снежный ком, обращенный в горошину,-