Уместно теперь рассказать бы, вернувшись с поездки домой, как в маленьком городе свадьба по утренней шла мостовой. Рожденный средь местных талантов, цветы укрепив на
Стихотворения поэта Смеляков Ярослав Васильевич
Повторяются заново давние даты, мне до пенсии только рукою подать, но сегодня, как в детстве, ушедшем куда-то, в пионеры меня принимают опять. Ты, девчурочка
Как знакома мне старая эта квартира! Полумрак коридора, как прежде, слепит, как всегда, повторяя движение мира, на пустом подоконнике глобус скрипит. Та же сырость
Я на всю честную Русь заявил, смелея, что к врачам не обращусь, если заболею. Значит, сдуру я наврал или это снится, что и я
Зароптал и захлопал восторженно зал — это с дальнего кресла медлительно встал И к трибуне пошел — казуистам на страх — вождь кубинцев в
Наглотавшись вдоволь пыли в том году сорок втором, мы с тобою жили-были в батальоне трудовом. Ночевали мы на пару недалеко под Москвой на дощатых
Сносились мужские ботинки, армейское вышло белье, но красное пламя косынки всегда освещало ее. Любила она, как отвагу, как средство от всех неудач, кусочек октябрьского
Твое письмо пришло без опозданья, и тотчас — не во сне, а наяву — как младший лейтенант на спецзаданье, я бросил все и прилетел
Луну закрыли горестные тучи. Без остановки лает пулемет. На белый снег, на этот снег скрипучий сейчас красноармеец упадет. Второй стоит. Но, на обход надеясь,
Не на пляже и не на «зиме», не у входа в концертный зал,- я глазами тебя своими в тесной кухоньке увидал. От работы и
У меня башка в тумане,- оторвавшись от чернил, вашу книгу, Пиросмани, в книготорге я купил. И ничуть не по эстетству, а как жизни идеал,
Шумел снежок над позднею Москвой, гудел народ, прощаясь на вокзале, в тот час, когда в одежде боевой мои друзья на север уезжали. И было
Прощайте, милая Катюша. Мне грустно, если между дел я вашу радостную душу рукой нечаянно задел. Ужасна легкая победа. Нет, право, лучше скучным быть, чем
Из поэтовой мастерской, не теряясь в толпе московской, шел по улице по Тверской с толстой палкою Маяковский. Говорлива и широка, ровно плещет волна народа
Кладбище паровозов. Ржавые корпуса. Трубы полны забвенья, свинчены голоса. Словно распад сознанья — полосы и круги. Грозные топки смерти. Мертвые рычаги. Градусники разбиты: цифирки
Добра моя мать. Добра, сердечна. Приди к ней — увенчанный и увечный — делиться удачей, печаль скрывать — чайник согреет, обед поставит, выслушает, ночевать
Упал на пашне у высотки суровый мальчик из Москвы; и тихо сдвинулась пилотка с пробитой пулей головы. Не глядя на беззвездный купол и чуя
И современники, и тени в тиши беседуют со мной. Острее стало ощущенье Шагов Истории самой. Она своею тьмой и светом меня омыла и ожгла.
На свете снимка лучше нету, чем тот, что вечером и днем и от заката до рассвета стоит на столике моем. Отображен на снимке этом,
Тихо прожил я жизнь человечью: ни бурана, ни шторма не знал, по волнам океана не плавал, в облаках и во сне не летал. Но
Петр, Петр, свершились сроки. Небо зимнее в полумгле. Неподвижно бледнеют щеки, и рука лежит на столе — Та, что миловала и карала, управляла Россией
Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки, ваша изысканность, ваши духи и белье?- Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке в стихотворение медленно входит мое. Как
После бани в день субботний, отдавая честь вину, я хожу всего охотней в забегаловку одну. Там, степенно выпивая, Я стою наверняка. В голубом дыму
Валентиной Климовичи дочку назвали. Это имя мне дорого — символ любви. Валентина Аркадьевна. Валенька. Валя. Как поют, как сияют твои соловьи! Три весны прошумели
Среди писателей Москвы сутулых сидел свободно, как в степи сидят, сын Казахстана, ученик Джамбула, плечистый, пламенный, широкоскулый, коричневый от солнца азиат. Глядеть нам на
Вам не случалось ли влюбляться — мне просто грустно, если нет,- когда вам было чуть не двадцать, а ей почти что сорок лет? А
Вечерело. Пахло огурцами. Светлый пар до неба подымался, как дымок от новой папиросы, как твои забытые глаза. И, обрызганный огнем заката, пожилой и вежливый
Здравствуй, давний мой приятель, гражданин преклонных лет, неприметный обыватель, поселковый мой сосед. Захожу я без оглядки в твой дощатый малый дои. Я люблю четыре
Средь новых звезд на небосводе и праздноблещущих утех я, без сомненья, старомоден и постоянен, как на грех. Да мне и не к чему меняться,
Курить, обламывая спички,- одна из тягостных забот. Прощай, любезная калмычка, уже отходит самолет. Как летний снег, блистает блузка, наполнен счастьем рот хмельной. Глаза твои
Посредине лета высыхают губы. Отойдем в сторонку, сядем на диван. Вспомним, погорюем, сядем, моя Люба, Сядем посмеемся, Любка Фейгельман! Гражданин Вертинский вертится. Спокойно девочки
17 сентября 1939 года части Красной Армии вошли в город Луцк… Я родился в уездном городке и до сих пор с любовью вспоминаю убогий
Мне Красной Армии главкомы, молодцеваты и бледны, хоть понаслышке, но знакомы, и не совсем со стороны. Я их не знал и не узнаю так,
Мне во что бы то ни стало надо б встретиться с тобой, русской песни запевала и ее мастеровой. С обоюдным постоянством мы б послали
Вот женщина, которая, в то время как я забыл про горести свои, легко несет недюжинное бремя моей печали и моей любви. Играет ветер кофтой
Вот опять ты мне вспомнилась, мама, и глаза твои, полные слез, и знакомая с детства панама на венке поредевших волос. Оттеняет терпенье и ласку
Раскрашена розовым палка, дощечка сухая темна. Стучит деревянная прялка. Старуха сидит у окна. Бегут, утончаясь от бега, в руке осторожно гудя, за белою ниткою
Пролетарии всех стран, бейте в красный барабан! Сил на это не жалейте, не глядите вкось и врозь — в обе палки вместе бейте так,
Позабыты шахматы и стирка, брошены вязанье и журнал. Наша взбудоражена квартирка: Галя собирается на бал. В именинной этой атмосфере, в этой бескорыстной суете хлопают
Мне кажется, что я не в зале, а, годы и стены пройдя, стою на Финляндском вокзале и слушаю голос вождя. Пространство и время нарушив,
Там, куда проложена путь-дорога торная, мирно расположена фабрика Трехгорная. Там, как полагается, новая и вечная вьется-навивается нитка бесконечная. Вслед за этой ниточкой ходит по-привычному
Перо мое не в чернилах, а в крови… Николай Вапцаров Собравшись как-то второпях, не расспросивши никого, мы у Вапцарова в гостях, в квартире маленькой
Теперь уже не помню даты — ослабла память, мозг устал,- но дело было: я когда-то про Вас бестактно написал. Пожалуй, что в какой-то мере
Сюда с мандатом из Москвы приехали без проездных в казенных кожанках волхвы и в гимнастерках фронтовых. А в сундучках у них лежат пять топоров
…И в ресторации Дмитраки Шампанским устриц запивать. Кто — ресторацией Дмитраки, кто — тем, как беспорочно жил, а я умом своей собаки давно похвастаться
Верь мне, дорогая моя. Я эти слова говорю с трудом, но они пройдут по всем городам и войдут, как странники, в каждый дом. Я
Если я заболею, к врачам обращаться не стану, Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,
Происходило это, как ни странно, не там, где бьет по берегу прибой, не в Дании старинной и туманной, а в заводском поселке под Москвой.
Невозможно не вклиниться в человеческий водоворот — у подъезда гостиницы тесно толпится народ. Не зеваки беспечные, что на всех перекрестках торчат,- дюжий парень из
Приезжают в столицу смиренно и бойко молодые Есенины в красных ковбойках. Поглядите, оставив предвзятые толки, как по-детски подрезаны наглые челки. Разверните, хотя б просто