Жила-была крыша, крытая жестью. От ржавчины жесть была пушистая, как шерсть щенка. Жила-была на крыше труба. Она была страшная и черная, как чернильница полицейского. Труба стояла навытяжку, как трус перед генералиссимусом. А в квартирах уже много веков назад укоренилось паровое отопление. Так что труба, оказывается, стояла без пользы — позабытое архитектурное излишество. Так что печи не протапливались, то из трубы не вылетал дым. Чтобы как-то наверстать это упущение, ровно в полночь, когда часы отбивали 12 ударов (и совсем не отбивали удары часы, потому что в доме уже многов веков назад разрушили старинные часы с боем; в доме теперь преобладали будильники; значит, часы не били, Но… как взрослые изучают книги не вслух, а про себя, — так и детям мерещилось, что часы все-таки отбивают в полночь ровно двенадцать ударов, так же не вслух, а про себя; так мерещилось детям, хотя онои в двенадцать часов ночи беспробудно спали, потому что дети укладываются рано, в отличие от взрослых, большинство которых по вечерам приступает к размышлениям, заканчивая их далеко за полночь), итак, в тот момент, когда часы отбивали двнадцать раз, из трубы вылезал кот. Он вылетал, как дым, и такой же голубой. Он вылетал и таял на фоне звездного неба. Как раз в этот момент по крыше пробегала Мышь. Мышь была огромна — величиной с овчарку, и лохмата, как овчарка, торяхивающаяся после купания. На месте хвоста у Мыши торчал черный зуб, а вместо зубов торчали изо рта 32 хвоста, длинных и оголенных. Хвосты по длине равнялись человеческой руке, но были намного толще. Они приподнимались и опускались, как змеи. А на трубе сидела Сова. Она была крошечная, как брошка. — Здравствуй! — подобострастно лепетала огромная Мышь крошечной Сове. — Привет… — бурчала Сова. — Уже полночь, — объявляла Мышь. — Какая ты догадливая! — изумлялась сова. — Мне бы никогда не додуматься, что уже полночь! — Мышь не понимала юмора. Она объясняла Сове, почему полночь, подобострастно позванивая цепью своих умозаключений. — Твои умозаключения очень сложны для моего мировосприятия, — зевнула Сова. — Давай побеседуем о пище, — и она алчно осмотрела огромную Мышь. Ведь всем известно, что основная пища сов — грызуны. — Нет, нет, — заторопилась Мышь. Она опасливо поглядывали на Сову, покачивая своими 32 хвостами, торчащщими изо рта. — Нет, нет, лучше мы побеседуем о международном положении. — Чепуха! — зевнула Сова. — Между народами положена тоже пища. — Давай поговорим о киноискусстве! — закрутилась мышь, — как тебе нравится изумительный последний Фильм? — Чепуха! Последний Фильм — чушь гороховая! — начала гневаться Сова, и, вспомнов о горохе, облизнуласб. — Как ты думаешь, откуда произошло слово Мышь? — выпалила Мышь. — Откуда? — вяло поинтересовалась Сова. — — От мыш — ления. — Чепуха! — отрицательно захохотала Сова. — Слово «мышь» произошло от вы-корм мыш. Вы — корм, Мышь! Стало светать. Проснулся дворник. Двороник — женщина. У нее было бледное татарское лицо и квадратные очки в медной оправе. Она закурила трубку. Искры вылетали из гортани трубки, подобно молниям. Дворник приготовила метлу в положении «к бою готовсь». Как раз в этот момент часы пробили шесть раз. А когда часы били шесть раз, тогда Сова начинала очень быстро увеличиваться в размерах, а Мышь — уменьшаться. Через несколько секунд Сова достигла размеров здания, а Мышь — уменьшилась до размеров мизинца. Сова торжествовала. Теперь она сожреь Мышь безо всяких собеседований. Перья топорщились на ее лице — каждое перо по длине и толщине равнялось человеческой руке. Но Сова уже стала настолько велика, что ей уже была не видна Мышь. Сова сидела, гневно вращая голодными глазами. Казалось, что это вращаются, пылая спицами, два огромных велосипедных колеса! Никто из жителей здания не догадывался, что каждую ночь на их крыше происходит сцена, изображенная мной. Нелепая сцена! Почему, когда Мышь бывает огромной, как овчарка, почему у нее не появляется замысла сожрать Сову? Почему кот не обращает внимания на Мышь? В этом способны разобраться лишь дети моей страны. Когда часы отбивали шестой раз, то кот, раставший на фоне звездного неба, собирал свое тело по каплям, как туча, сгущался, и, синий, влетал обратно в трубу. А несколько миллионов радиоприемников, размещенных в недраз здания, выговаривали единым, жизнеутверждающим голосом: — С добрым утром, товарищи!
(1 votes, average: 5,00 out of 5)