Стоит моя луна высоко,
в пространстве заблуждает око,
в отчизне вздохов я живу,
но есть веселое в весле,
когда с него стекает круг
расплывающихся колец.
Со мной луне не одиноко,
мною волна оживлена,
колеблемая пелена.
Дай, душу я в тебя окуну,
полушай, ну? Луну,
луну я не уберегу
на этом диком берегу.
Здесь угнездился светлый идол,
обломком мрамора сверкая.
Луна ущербная какая!
Такую я еще не видел
иль не предвидел вообще.
Ошибочное изваянье
не в мраморе, а в москвиче,
и не решаясь, изнывая,
луна и в синеве очей.
Да, этот месяц, тощ и худ
в холодочке ранних утр
скромно плетется, неимущий
в расплывающиеся кущи!
Играючи небесный хвост
метет поля сияньем пестрым,
влекут неведомые сестры
на непостигнутый погост,
и пламенем слепимый алым,
покорственно перед стрекалом
влачится подъяремный скот,
но чрез просторы мировые
огромный бог, напрягши выю,
минуя вереницу стад,
бросает неземной канат.
Разве долины это — бездны?
Век золотой, а не железный!
На скалах взбеги сосен цепки,
у них кружится голова,
а рядом с оброненной кепкой
опустошенная трава
вся озарилась новым светом,
мечтательным, как человек.
Росой омытые поля
и тополя с их простотою,
они, а не петух, кричат:
рука к руке, нога с ногою!
Идем дорогою дорогою —
какая новая земля,
светящаяся чистотою!
Потоки хлынувшего света,
в него ведет дорога эта,
да, может быть, и все дороги,
а встречные — сплошные боги,
и благозвучен и далек
легкий очерк облаков.
Только стряхни стебелек,
приставший к виску.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)