Желтый лев на фуражке сарбаза. Тень сарбаза плывет вдоль стены. Знаменитые розы Шираза Увядают, жарой спалены. Позолотой покрыв минареты, Солнце медленно падает вниз. В
Стихотворения поэта Сурков Алексей Александрович
Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты. Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу. Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы, Снова, сжимая винтовки,
Грозовым предвестьем близкой борьбы Походная песня обходит дороги. В серебряном горле военной трубы Созрели высокие ноты тревоги. Так будет: копытами конниц пыля, Нагрянет нахрапом
Глаза Христа-спасителя кротки. Поет орган о мире и о счастье. Затянутые в хаки штабники, Давясь, глотают пресное причастье. В глазах Христовых воинов азарт. —
Софье Крево Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про
Не торопись, не спеши, подождем. Забудем на миг неотложное дело. Смотри: ожила трава под дождем И старое дерево помолодело. Шуршит под ногами влажный песок.
Время, что ли, у нас такое, Мне по метрике сорок лет, А охоты к теплу, к покою Хоть убей, и в помине нет. Если
И такой же ноябрь, и похожа погода. Тот же ветер, взметающий прах по дворам. В позабытые дали двадцатого года Увела меня память к походным
Войны имеют концы и начала… Снова мы здесь, на великой реке, Села в разоре. Земля одичала. Серые мыши шуршат в сорняке. Мертвый старик в
Видно, уж нам дорога такая — Жить на земле от войны к войне. Плещет речушка, у ног протекая, Ласточки гнезда вьют на стене. В
Где трава от росы и от крови сырая, Где зрачки пулеметов свирепо глядят, В полный рост, над окопом переднего края, Поднялся победитель-солдат. Сердце билось
Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке. Пули путались в мякоти аржаного омета. Трехаршинный матрос Петро Гаманенко Вынес Леньку, дозорного, из-под пулемета. Ленька плакал.
Разлапые липы, Зеленые клены. На запад, На запад Летят эшелоны. Густые овсы, Аржаные суслоны. На запад, На запад Летят эшелоны. Под ругань, Под песни,
По военной дороге Шел в борьбе и тревоге Боевой восемнадцатый год. Были сборы недолги, От Кубани и Волги Мы коней поднимали в поход. Среди
Чужих указателей белые стрелы С высоких столбов срывают бойцы. Над пеплом сырым, по ветвям обгорелым Тревожно снуют погорельцы-скворцы. К знакомым местам из-за теплого моря
Вопреки непреложным законам истории, Исполняя давно устаревшую роль, Как в далеком «блистательном» веке Виктории, На охоту и в оперу ездит король. По старинным аллеям,
Когда по окопам прошла перекличка, Когда мы за чаем беседу вели, Порхнула хохлатая серая птичка Над кромкой ничьей, одичалой земли. На ближней раките листву
Осторожно пощупал — кисет не промок, Вынул бережно щепоть махорки, Завернул, закурил. И поднялся дымок, По-домашнему теплый и горький. Черным дегтем внизу клокотала река.
Светлый солнечный дождь прошел стороной. Облака распахнулись. Стали видны Окаймленные горной стеной и волной Неоглядные дали моей страны. Города вырастают — мои города. И
Умчалась пора физкультуры и спорта. Вот осень пришла и умерила прыть. Найти бы наивного, глупого черта — За молодость душу ему заложить. Но слышатся
Частоколы, колючка, траншеи, рвы. От пожарищ в глазах черно. А вокруг погляди — по полям Литвы Наливное зреет зерно. Нынче жито в полях в
Тяжело служить в трактире «Золотой якорь». По утрам вставай в четыре, Чашками брякай; И дровишек наколи, И скатертки постели, И с посудницей хромой Всю
Густого леса черная стена Белесой дымкой осени одета. Ночная тишина напряжена Тревожным ожиданием рассвета. Перед атакой беспокойным сном Спят пехотинцы на ночном привале. Не
Дым над кадилом пахучий и едкий. (Ладан для горя целебен!) В складчину в церкви три бабы-соседки Служат дорожный молебен. Падают слезы в свяченую воду.
Этот случай был в пятидесятом. Распалясь, в один из летних дней Вы меня назвали азиатом, Уколоть желая побольней. Промелькнули годы, но поныне Эта сцена
Серые сумерки моросили свинцом, Ухали пушки глухо и тяжко. Прапорщик с позеленевшим лицом Вырвал из ножен ржавую шашку. Прапорщик хрипло крикнул: — За мной!..-
Когда устану или затоскую, Взгляну в глаза, как в прозелень морскую, Уйдет усталость, и тоска отпрянет, И на душе заметно легче станет. Вот так
По асфальту шаркнула резина. Распахнулась дверца лимузина. Благостны, жирны, как караси, Два почтенных брата капуцина Сгинули в подъезде Си-Ай-Си. Невдомек доверчивым прохожим: Для чего
Много традиций в Британии есть, Но не забыть до последнего часа Ту, что вместила и славу, и честь, И благородство рабочего класса. Если к
Жарища жаждой глотки обожгла, Скоробила рубахи солью пота. По улицам притихшего села Проходит запыленная пехота. Вплетенные в неровный стук подков, Шаги пехоты тяжелы и
Савве Голованивскому Под старость, на закате темном, Когда сгустится будней тень, Мы с нежностью особой вспомним Наш нынешний солдатский день. И все, что кажется
Мост. Подъем. И с крутого взгорья Вид на выжженное село. Зачерпнули мы злого горя, Сколько сердце вместить могло. Мы в походе не спим недели,
В печи пылают весело дрова, К полуночи окончена работа. Из тишины ночной едва-едва Доносится гуденье самолета. Еще листок в календаре моем Лег на душу,
Сгущаются ночные тени. Не сесть и не разжечь костра. В душе обида поражений Еще свежа, еще остра. Мы слишком долго отступали Сквозь этот черный,
Трехдюймовки кричат за гатью, Отзываясь гулом в яру. Невеселое это занятье — Под огнем лежать на юру. Просочилась вода в опорки, Промочила грунт на
В смятой фуражке, Кряжист, Бородат, Вылез на бруствер Русский солдат. С казенной махрой В жестяном котелке, С «Окопной правдой» В холщовом мешке. Винтовка в
Над умытым росой кирпичом Клонит горькие грозди калина. Неизвестно, о ком и о чем На закате грустит мандолина: То ли просто в ней звон
То не тучи — грозовые облака По-над Тереком на кручах залегли. Кличут трубы молодого казака. Пыль седая встала облаком вдали. Оседлаю я горячего коня,
Каррарского мрамора белые блоки. И мышцы в намеке, и лица в намеке. Мятежная сила невольников Рима Рождается в камне, могуча и зрима. По воле
Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика. Не воспитанный с детства в охотничьих играх, Мой герой не ходил за Чукотку на котика И не целился в
Я дверь распахну, пойду на крыльцо, И молодость ветром овеет лицо. Я вижу ее среди беспорядка Идущих не в ногу маршевых рот. Упрямо бьет
Трассой пулеметной и ракетой Облака рассечены в ночи. Спи ты, не ворочайся, не сетуй И по-стариковски не ворчи. С юности мечтали мы о мире,
Видно, выписал писарь мне дальний билет, Отправляя впервой на войну. На четвертой войне, с восемнадцати лет, Я солдатскую лямку тяну. Череда лихолетий текла надо
Всех пулеметов кривотолки В свинцовый жгут атака вьет. Матрос-балтиец на двуколке Над смертью «Яблочко» поет. На белый снег по кромке клеша Густая кровь стекает
Человек склонился над водой И увидел вдруг, что он седой. Человеку было двадцать лет. Над лесным ручьем он дал обет: Беспощадно, яростно казнить Тех
Мы не дрогнем в бою За столицу свою. Нам родная Москва дорога. Нерушимой стеной, Обороной стальной Остановим, Отбросим врага. В атаку, стальными рядами, Мы
Трупы в черных канавах. Разбитая гать. Не об этом мечталось когда-то. А пришлось мне, как видишь, всю жизнь воспевать Неуютные будни солдата. Луг в
Он не стонал. Он только хмурил брови И жадно пил. Смотрели из воды Два впалых глаза. Капли теплой крови В железный ковш стекали с
Сам с собой останешься, проснется В памяти былое иногда. В нашем прошлом, как на дне колодца, Черная стоячая вода. Был порядок жизни неизменен, Как
На голубых полях воздушных трасс, Сливая голоса, поют моторы. Попутным ветром провожают нас Родной страны весенние просторы. И память вновь уводит за собой На